Стефано Бенни - Девушка в тюрбане

Всю зиму на нем лежало тягостное бремя — ежедневный поход на заре в Куакос; суровая зима не смягчилась даже к концу декабря: то стоял туман, то шли назойливые проливные дожди.

Рождество и Новый год в монастыре встретили с торжественностью, принятой в религиозных общинах по этим праздникам, король, со своей стороны, воспользовался случаем и устроил пышные светские застолья. Так что дону Кисаде выпало немало хлопот, надо было обеспечить королевский прием немногочисленным, но достославным гостям монарха. Только после дня Святого Антония обитель в Юсте снова обрела покой, которого требовало и пошатнувшееся здоровье Карла, приступы подагры повторялись все чаще, ведь больной не соблюдал режим.

Министру двора, единственному путнику в темные рассветные часы января, Вера стала казаться менее враждебной: зимний туман и частые дожди, напоившие землю влагой, сулили свежую весеннюю зелень, признаки которой уже угадывались, несмотря на унылый вид окрестностей.

Дон Луис мало-помалу привык почти ежедневно встречать на тропе бродяжку. Они кивали друг другу, повода для разговора больше не было, идальго словно побаивался ее, помнится, как-то утром после Рождества он заметил, что она идет впереди своей по-кошачьи легкой походкой, и замедлил шаг — не хотел ее догонять. С чувством неловкости вспоминал он, как низко наклонился тогда над ней, он до сих пор не забыл мелкие морщинки вокруг ее глаз и глубокую складку на лбу. Задним числом он сожалел, что уступил порыву и подошел к ней, и одновременно стыдился, что сожалеет об этом. В конце концов он оправдал себя одиночеством монастырской жизни и разыгравшейся фантазией. Однако, когда в последних числах января женщина дождалась его на опушке леса и пожелала счастья в новом году, он не мог отрицать, что это запоздалое поздравление растрогало его.

В феврале похолодало, вернулась настоящая зима: под ногами хрустел тонкий ледок, дожди прекратились, зато холод пронизывал до самых костей, дону Луису все труднее стало покидать по утрам постель и отправляться в путь. Вчерашняя усталость не проходила за ночь, натруженные ноги были словно налиты свинцом.

Однажды утром, одеваясь, он вынужден был даже присесть, чтобы перевести дыхание, но все-таки закутался в плащ и пошел. На монастырском дворе ему встретился кухонный мальчишка-судомой, он уступил дорогу идальго и, отойдя в сторону, уставился на него.

— Дон Луис, что с вами? Вы больны? — изумленно спросил он приглушенным голосом, чтобы не нарушать тишину.

— Адский холод сегодня! — точно про себя произнес идальго, снял цепочку с ворот и выскользнул наружу, не закрыв за собой створку.

Мальчик, совсем еще сонный, с полуоткрытым ртом посмотрел ему вслед, увидел, как он медленно, неуверенно ступает, окинул взглядом уже различимую в свете зари дубовую рощу и пришел к выводу, что мороз примерно такой же, как и в прошлые дни. Видит Бог, дон Луис болен, подумал он, поспешно закрыл створки ворот и, негромко насвистывая, вернулся на кухню.

А дону Луису и вправду было плохо. Он с трудом плелся, и виной тому был не только холод. Лес кончился, он, тяжело дыша, вышел на опушку, но ведь надо еще добраться до Куакоса, взять у крестьян провизию и только потом — обратно. Он глубоко вдохнул, пытаясь сдержать подступавшую к горлу тошноту. В деревне он поспешно завершил дела с крестьянами, с двоими из них, предлагавшими дичь, обошелся даже неучтиво, главное было — поскорее вернуться в монастырь. И вот наконец он пустился в обратный путь с бочонком на спине.

Женщина вышла навстречу ему из леса и остановилась в нескольких шагах; какие у нее загорелые, крепкие мускулистые руки, зимний холод ей нипочем, даже шаль не носит. Дон Луис при виде ее почувствовал облегчение.

— Добрый день, сеньор! — Склонив голову, она пристально и задумчиво смотрела на него сквозь опущенные ресницы, затем, ни слова не говоря, подошла, сняла с его плеч ремни, на которых висел бочонок, и легко надела на себя.

— Нынче мне с тобой по пути, и я не спешу. Пошли? — И она зашагала рядом, подстраиваясь к нетвердому шагу идальго.

— Не надо бы мне загружать вас... — неуверенно запротестовал он, идя рядом с женщиной и восхищенно глядя на ее спину, чуть заметно согнувшуюся под тяжестью бочонка. Она несла ношу почти без напряжения, а его качало так сильно, что он инстинктивно оперся рукой о ее плечо. Они миновали лес, до монастыря оставалось совсем немного — сотни две метров.

— Довольно с вас, здесь я справлюсь сам.

Женщина сняла бочонок и помогла ему надеть ремни.

— Я в долгу перед вами, самому бы мне сегодня не дойти. Спасибо. — И он с опаской окинул взглядом оставшийся путь.

Бродяжка рассмеялась.

— Ничего ты мне не должен, нынче ты болен, а я, видишь, здорова. А другой раз одному Богу известно, как обернется. — И она снова засмеялась, вспоминая доброго самарянина, склонившегося над ней, когда она спала. — Иди себе, тут уж недалече. Время не ждет, иди!

— Я ничем больше не могу ему помочь. Наверное, не выживет. — Императорского лекаря срочно вызвали к постели дона Луиса, тот лежал без сознания, все еще закутанный в черный плащ, из-под которого свисала обнаженная перевязанная рука — медик сделал кровопускание, пытался помочь.

— Может, еще раз пустить кровь и тогда он придет в себя? — несколько нервозно настаивал дон Гастелу, ведь его тоже подняли в весьма неурочный час!

— Неужто обескровить его вам в угоду? — резко возразил медик, указывая на тазик рядом с кроватью, наполовину заполненный темной кровью. — Я же сказал, что ничем больше помочь не могу. Пусть кто-нибудь посидит возле него, а в случае чего — позовите меня! Хорошо бы предупредить его семью в Вальядолиде, может случиться, что он уже не вернется домой.

— Не вернется? Матерь Божия! Как сообщить об этом императору?! Он же встревожится, в практических делах он никому так не доверяет, как дону Луису. Кем же его срочно заменить?!

Лекарь пропустил слова дона Гастелу мимо ушей, подошел к постели и еще раз пощупал слабый пульс больного.

— Воспаление легких — опасное заболевание, даже когда его захватишь вовремя.

— Но ведь никто же не знал, — оправдывался дон Гастелу. — Кисада никогда ни на что не жаловался, мы чудом узнали сегодня ночью, как ему плохо.

— Послушайте моего совета, как можно скорее предупредите императора, и семью тоже, — настаивал медик. Прежде чем уйти, он приказал мальчику-судомою вынести тазик с кровью и инструменты; он собирался еще навестить больного, но инструменты больше не понадобятся.

Секретарь тоже вышел из кельи и с тяжелым сердцем направился в опочивальню Карла. При доне Луисе остался монах, единственной обязанностью которого было присматривать за распростертым на постели больным.