Норман Мейлер - Берег варваров

— В наше время существует столько умных теорий, — голос Ленни звучал неожиданно мелодично, как колокольчик, — столько способов привлечь людей на свою сторону, но никому не приходит в голову просто побыть с принцессой, пока она если не умрет, то хотя бы наплачется вволю. — Пошарив в кармане пижамы, она достала помятую сигарету, в которой оставалось, похоже, не больше половины обычного количества табака. Я дернулся было за зажигалкой, но она покачала головой: — Не надо, это последняя. Больше у меня все равно курить нечего. — Помяв сигарету пальцами, она высыпала большую часть остававшегося табака себе в ладонь. — Принцесса с удовольствием переделала бы свой мир, отдав каждому то, что полагалось ему по праву, и заставив отдавать другим то, что он был должен. Они, ее порочные под данные, должны были бы гордиться, осознавая, какая красота и какое благородство взросли на почве их вины и пороков. — Напевное звучание голоса Ленни сменилось уже привычным хрипом: — Вот только случилось так, что все, к чему она ни прикасалась, делалось неправильно. Она и свои цветы сажала бутонами в землю и корнями к небу. Поняв ее беспомощность, окружающие стали пользоваться этим, превратив ее в орудие в своих недобрых делах. Вскоре она стала их служанкой. Нет, ради какого-нибудь светлого дела она готова была снести любые тяготы и унижения, но они использовали ее, а когда всем, и ей в том числе, стало ясно, что служила она грязному и позорному делу, они убежали, оставив ее в одиночестве, не забыв предварительно сорвать повязку с ее глаз. Вернувшись же к своей принцессе, они стали обвинять ее в том, что она зря старалась и что ничего в этом мире скорби и печали ей изменить не удалось. Ты такая же, как мы, кричали они, ты ничем не отличаешься от нас. Ты — та же грязь, что и любой из нас. Никакая ты больше не принцесса. И тут ударил гром, небо потемнело, принцесса увидела себя и закричала: оказывается, не была она вовсе никакой принцессой, а была лишь ничем. Она… Она была ну вот этой вот сигаретой — полупустой, помятой и больше всего на свете боящейся спички…

Посреди ночи мне приснился сон. Впрочем, вполне возможно, что я нарисовал себе эту картину, еще бодрствуя. Дело было так: я стоял в толпе людей в каком-то огромном зале, причем стояли мы сначала на одной ноге, а затем, по команде, на другой. Перед нами выступал какой-то человек, сразу видно, очень важный. Говорил он долго, никак не меньше часа. Мы слушали его, опустив глаза и разглядывая плевки, окурки в кулечках из обрывков газеты и прочую грязь, устилавшую пол. Стоило докладчику сделать пазу, как раздавался условный сигнал, и по этому сигналу мы, как по команде, начинали кричать «ура» и аплодировать. Немного освоившись, я стал разбирать, о чем говорит человек, стоящий на трибуне.

— Меня называют наемником и шпионом. У тех, кто это говорит, есть на то свои причины, ибо они как раз и есть саботажники и агенты нашего противника — той страны, которая является нашим заклятым врагом. Слушайте же меня, сограждане: плевать я хотел на этих сукиных детей, на шпионов и наемников, которые любят не свою родину, а чужую страну. Если вы обнаружите среди вас такого человека, хотя бы одного, немедленно повесьте его. Слышите, немедленно повесьте его! Меня называют наемником и продажным двойным агентом. Говорят, что раньше я работал на наших врагов. Но это же все ложь. Я клянусь в том, что это неправда. Клянусь жизнью моей покойной матери, да хранит ее Бог.

Мы, естественно, заорали «ура» и зааплодировали — так было положено при упоминании Бога.

— Я работаю в поте лица своего для того, чтобы вы зарабатывали больше денег, — вот вам святая правда. Но, сограждане, идет война. Красные, черные, чурки, косоглазые и прочая нечисть — нам нужно воевать со всеми ними одновременно. Я работаю для того, чтобы вы получали больше денег, и то, что вы сейчас получаете меньше, это лишь случайность, непредвиденное стечение обстоятельств. Я тут слышал, что кое-кто из вас поговаривает о революции. Соотечественники, выкиньте из головы эту чушь. Труд — вот что должно занимать ваши умы. Нам нужно работать, а не устраивать революции. Революция — ничто. Производство ради победы в войне — всё. Да, мы подчиняемся ускоренному темпу производства. Да, каждый из вас работает все больше, но все это — сугубо добровольно. «Добровольно» — вот ключевое слово для нас с вами. И мы не критикуем за это никого, потому что ускорение — это увеличение производства. А чем выше уровень производства, тем выше ваше благосостояние. Отдельные агитаторы, которые находятся среди вас, смеют заявлять, что оружие это не то, что повышает благосостояние. Но это, говорю я вам, неправда. Оружие как раз и дает нам благосостояние. Это наше богатство, и притом — я хочу особо подчеркнуть это — богатство, которое принадлежит всем нам вместе и каждому по отдельности. Так что пусть эти агитаторы заткнут свои поганые пасти.

Неожиданно докладчик вытянул вперед руку, и его указующий перст нацелился прямо в мою сторону.

— Вы, Ловетт, вы, это вас я имел в виду.

В отчаянии понимая, что все кончено, я лишь закричал в ответ, видимо стараясь заглушить обвинения в свой адрес:

— Это вы смутьян и зачинщик. Это вы своей агитацией вводите рабочих в заблуждение. Это вы обманываете трудящихся…

Я же все кричал и кричал, но теперь уже от боли: мне заломили руки за спину и потащили вон из зала, на улицу, где уже поджидали меня люди в форме.

А затем стены этого странного здания, должно быть, рухнули, потому что я вдруг не то проснулся, не то очнулся и убедился в том, что лежу на своей кровати, полностью одетый, уткнувшись лицом в подушку и вцепившись обеими руками в металлические прутья спинки.

Сколько же было времени? Желание выяснить это не давало мне покоя, и я, шатаясь как пьяный, встал с кровати и попытался найти в темноте будильник. Стоя посреди комнаты в холодных туфлях на босу ногу, я вдруг услышал такой знакомый мягкий и вкрадчивый голос:

— Маклеод, эй, Маклеод, это я. Нам пора.

Это был Холлингсворт. Я приоткрыл дверь и заглянул в образовавшуюся щель. Маклеод стоял перед запертой дверью своей комнаты, похоже не без труда удерживая свое тело в вертикальном положении. Ощущение было такое, что он вот-вот упадет ничком на пол. Поддерживал его Лерой или нет, мне не было видно, но я не удивился бы, что Маклеоду в его состоянии удается устоять на ногах лишь с посторонней помощью.

— Долго же вы тянули с ответом, — посетовал Холлингсворт.

— Я думал.

Холлингсворт посмотрел на часы.

— Я, кстати, поднялся к вам, чтобы сообщить, — извиняющимся тоном сказал он, — что через пятнадцать минут вы должны спуститься вниз. Вас перевезут в положенное место.