Норман Мейлер - Берег варваров

Ленни посмотрела на него снизу вверх и усиленно, «с выражением» закачала головой:

— Я знала, знала, что вам понравится. По крайней мере, я на это надеялась. Если честно, то кругом так много идиотов, которые вообще ничего не видят и ничего вокруг себя не замечают.

Мы все опять замолчали, Ленни при этом била мелкая дрожь.

Затем мы попрощались. За спиной я услышал, как Холлингсворт сказал официантке:

— Ну что, сестренка, пойдем.

Мы с Ленни некоторое время шли молча. Она все так же сжимала мою руку — сильнее и сильнее. Вдруг в какой-то момент она, явно усилием воли, заставила себя разжать пальцы и даже как будто бы оттолкнула меня от себя.

— Он очень красивый, — сказала она безо всяких предисловий.

— Да, безусловно.

— Нет, вы, Майки, ничего не понимаете. Да и он сам этого не ощущает, не понимает, что делает его таким привлекательным. Я, например, просто без ума от его вкрадчивого, тихого голоса.

— Терпеть его не могу.

Было видно, что Ленни напряглась.

— Ну конечно, с вас станется. Вы вообще ничего не понимаете.

Я с удивлением обнаружил, что Ленни не на шутку рассердилась на меня.

— Он не такой, как все. Таких как он вообще единицы. И на этих людей окружающие готовы всех собак спустить.

После этого она надолго замолчала и до самого дома не взглянула на меня ни разу. Со стороны могло бы показаться, что она блуждает мыслями где-то далеко и не слишком хорошо отдает себе отчет в том, что происходит вокруг нее, но по напряженности ее тела я понимал, что на самом деле ее мысли в данный момент работают даже активнее и четче, чем обычно. Мы дошли до дома, поднялись по лестнице и подошли к дверям ее комнаты. Я как бы случайно задержался на лестничной площадке, и, к моему удивлению, намек был понят: Ленни пригласила меня к себе. Она опять вся дрожала.

— Прежде чем я лягу спать, нужно, чтобы кто-то подал мне стакан воды, — сказала она, не слишком убедительно разыгрывая роль капризной девочки.

Я почти не удивился, когда обнаружил, что Ленни уже успела передвинуть диван — опять лицом к стене. Стоило это ей наверняка огромных усилий, потому что даже вдвоем мы двигали этот громоздкий предмет с большим трудом. Теперь она забралась на диван и уперлась поднятыми ногами в стену комнаты. Я, преодолевая неловкость, сел рядом с нею и уставился в грязную серую стену с потрескавшейся штукатуркой.

— Смотрите, как здорово, — сказала Ленни, показывая мне кивком головы на стену. Ощущение было такое, что она боится молчать и готова молоть любую чушь. — Будь у меня сейчас хотя бы десять центов, я бы сходила на ближайший угол, купила попкорна и стала есть его прямо здесь, на диване. Чем здесь хорошо, так это тем, что можно мусорить попкорном совершенно безнаказанно. Эта стена, она такая замечательная. Я могу превратить ее во что угодно. Вот, например, сегодня днем, когда вы ушли, я смотрела на нее, смотрела и вдруг поняла, что передо мной «Герника». Я даже услышала стоны раздираемых бомбами лошадей.

Ленни тяжело вздохнула. Стараясь скрыть испытываемую мной неловкость, я как можно более нейтральным голосом поинтересовался:

— Что вы будете есть завтра?

— Сейчас я даже думать об этом не хочу.

— У вас хоть какие-то деньги остались?

— У меня-то? Да полно — миллионы.

Подогнув одну ноту, Ленни сняла с нее мокасин — тот самый, с дыркой на подошве — и, просунув в дыру палец, повертела изношенным, разваливающимся мокасином в воздухе.

— Давайте я дам вам в долг, — продолжал настаивать я.

Ленни запустила мокасином в стену и заявила:

— Делайте что хотите.

Я в этот момент уже был занят подсчетами той суммы, которую я смог бы сравнительно безболезненно выделить на такую глупость.

— Ну что, двадцать долларов возьмете? — сказал я в конце концов.

— Я возьму столько, сколько вы мне дадите, — как-то вяло согласилась она и зевнула. — Нет, Майки, вы просто ангел-хранитель. Вам бы работать управляющим фонда, в котором глупенькие вдовушки хранят все свои сбережения.

Откинувшись на спинку дивана, Ленни закинула руки за голову и вдруг захихикала:

— Обязательно нужно будет заняться с вами любовью. Я серьезно: всегда мечтала о сексе с этаким дядюшкой-опекуном. Ох уж я отхлестала бы его по мягкому месту его же собственной цепочкой от часов. Согласитесь, что может быть веселее? — С этими словами она кончиком указательного пальца стряхнула пепел с сигареты.

Я ничего не сказал ей в ответ, я просто слишком устал за этот действительно чрезмерно затянувшийся вечер. У меня болело все тело, в желудке бурлило, руки и ноги отказывались меня слушаться. Моя реакция на слова и поступки Ленни перестала отличаться последовательностью. Я перестал реагировать на самые дерзкие ее заявления и на безумные обвинения. Но при этом на меня время от времени накатывала волна раздражения, которое могло спровоцировать любое неосторожное и ничего не значащее слово Ленни. Вот сейчас, например, я тупо пялился в ее стену и, ощущая на себе подавляющее воздействие этой «панорамы», никак не мог уразуметь, какие такие картины видела на этой штукатурке Ленни.

Когда я снова посмотрел на нее, в глазах Ленни стояли слезы.

— Что случилось?

— Сама не знаю, — ответила она и вытерла мокрые щеки тыльной стороной ладони. — Майки, вот скажи мне, — я заметил, что Ленни перешла на «ты», — почему мы все время должны куда-то переезжать? Я ведь не просто чувствую, а знаю наверняка, что рано или поздно мне придется уехать из этой комнаты. А ведь я больше всего на свете хотела бы остаться здесь — взаперти. Пусть мне даже еду подают сюда через маленькое окошечко в двери. Ладно, завтра начну искать новую работу.

— Ленни, а где ты жила в последнее время? — спросил я, непроизвольно сменив в ответ форму обращения.

Она уныло улыбнулась:

— У меня была своя квартира.

Почему-то я не торопился в это верить.

— И куда же она подевалась?

— Я преподнесла ее в дар врагу. — Ленни помолчала и, усмехнувшись, добавила: — Господи, какой же я была дурой.

Она посмотрела на меня и, видимо, уразумев, что я действительно ничего не понимаю и что ее слова звучат не слишком убедительно, решила прояснить ситуацию:

— Еще сегодня утром я проснулась у себя дома, но меня оттуда выставили, причем пинком под зад. Самое смешное, что я сама пригласила к себе этого человека. Вот тебе, Майки, наглядный урок: никогда не проявляй жалости по отношению к пьяницам.

— Почему ты сама не заставила его уйти?

Ленни деликатно улыбнулась, словно удивляясь тому, как я могу быть таким наивным.

— Да я просто была не в состоянии. Это… просто невозможно. А кроме того, я, если честно, сама не все хорошо помню. Я проснулась и обнаружила себя уже в метро. Что произошло между этими двумя событиями, я никак не могу восстановить в памяти.