Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета

Конечно, эти доводы ничего не стоят. Наташка ничуть не глупее, не хуже, она даже красивее Светки, хотя модных шмоток у нее в десять раз меньше. Но что-то ведь и это значит?

Или взять Виктора и Юру. Виктор с первого захода поступил на филологический факультет МГУ, а Юре вернули документы в скромном Станкине — не прошел по конкурсу. Потом Виктор изучал классическую филологию, а Юра — курс молодого солдата, Виктор ходил на самые интересные спектакли и выставки, а Юра — на вахту через двенадцать часов по двенадцать (самое смешное, что Виктор окончил Университет лейтенантом, а Юра — все тем же ефрейтором, потому что бывшие солдаты военную подготовку в институте не проходили).

И дело тут не в том, что Виктор москвич, а Юра из Верхних Серег (поступил же парень из их класса сразу в физтех). И не в том, что служба в армии отняла три года (надо же кому-то служить? И очень ошибается тот, кто думает, что в армии служат только ни на что не способные дурачки). А в чем же дело?

Но продолжим сравнение. У Светки и Виктора родители москвичи, с одной стороны — врач и научный работник, с другой — какие-то театральные деятели. Тут и моральная, и материальная, и любая другая помощь. У Наташки мать алкоголичка, сходится и расходится с такими же пропойцами, встречаться с ней — одна мука. Помощи, конечно, никакой — лишь бы в покое оставила. И еще мысль, не передалось ли это по наследству Обратно (Наташка тоже от выпивки никогда не откажется). У Юры родители учителя. Помощи почти никакой — много ли они получают, а там еще два младших брата. Деньги на кооператив дали — заставили взять — все те же Савельевы, век с ними не расплатиться. Конечно, родителей не выбирают и мать — всегда мать. Но почему бы, черт побери, не наоборот?

Ладно, поехали дальше. Да, потом Юра поступил на химический факультет МГУ, даже солдатские льготы ему не пригодились, он и по общему конкурсу со своими пятерками прошел бы — а это кое-что значит, если перед этим три года в ушах только точки и тире, окончил (кстати, с отличием), его взяли в академический институт, и через год он выйдет на защиту. Все, кажется, прекрасно, и ни в чем он тут никому не уступает.

Это — если смотреть со стороны. Но на себя-то он со стороны смотреть не может. А внутри черт знает что творится. Очень странные, дерзкие даже мысли стали посещать скромного мэнээса: он перестал верить в науку. Нет, не в могуществе ее он начал сомневаться, не в ее постоянном движении и не в будущих ее открытиях. Роль ученого, а если выражаться еще более высоким стилем, роль личности в науке — вот, что стало занимать его. Он пришел к выводу, что наука перестала быть уделом избранных. И не только потому, что этих избранных не хватило бы, чтобы удовлетворить ее гигантский аппетит, а потому что ей эти избранные не очень и нужны. При сегодняшнем уровне знаний всякое открытие прогнозируется задолго до того, как оно станет реальностью. И само открытие — это не результат чьей-то смелой концепции, а лишь отдача на вложенные средства. Вопрос быть или не быть открытию решается не в голове одиночки, а в Министерстве финансов, которое выделит или не выделит ассигнования, достаточные для того, чтобы сотня муравьев попробовала тысячу тропинок и наконец нашла верную. Наука перестала быть откровением, она стала работой, столь же неодухотворенной и прозаической, как и любая другая.

Творчество осталось лишь в гуманитарных науках, думал Юра, науках, неподвластных жестокому расписанию футурологов. Какой-нибудь Сидоров по-своему прочитает «Евгения Онегина» — и это будет его открытие, его концепция, его личный вклад. Пусть потом кто-то докажет, что это прочтение было неверным — это ничего не значит. Великая неточность гуманитарных наук позволяет личности заявить о себе в полный голос. А что еще нужно личности кроме того, чтобы ее услышали?

Вот, пожалуй, самое главное. Человек, занимающийся гуманитарной наукой, может (если хочет, конечно) всегда иметь в своем рюкзаке маршальский жезл (фу, какое затасканное выражение) и — идти с этим жезлом в любую сторону (он ведь не тяжелый), а технарь (назовем представителя точных наук так), он пассажир поезда, о котором точно известно, когда и куда он придет — возбудитель рака будет найден тогда-то, код наследственности расшифруют чуть позже, плазму укротят раньше. Это — узловые станции, а между ними — мелкие полустанки, разъездики. А проблема, которой занимается Юра, в лучшем случае километровый столб, на котором значится — «1973 год» и название темы такое длинное, что нормальному пассажиру его и не прочитать из окна вагона.

А так все прекрасно. Радостные хозяева крутятся в передней, Обратно кочует с рук на руки и уже кричит, потому что воспитан в тишине. Нас раздевают, разувают, окружают вниманием. Я ж говорю, что все прекрасно!

— Чай, наверное, потом, — сказала Света, — сначала искупаем.

— Чур не я! — откликнулась Наташка, она уже развернула Обратно, выложила его на манежик, сооруженный с помощью подушек на Вериной кровати, и прихорашивалась в передней — Васильев, смотри, какое у ребят зеркало. И я хочу такое!

Это зеркало Юра видел уже сто раз — круглое, в резной деревянной раме, похожее на громадную баранку. Каждый раз, поправляя в передней прическу, Наташка говорит одно и то же — сдохнуть можно.

— И совсем недорого, да? — спросил он, выглянув из комнаты, где следил за Обратно.

— Да, пустячок, а приятно.

Света сменила Юру на его посту, и у нее Обратно мигом утих. Он всегда вел себя у Савельевых очень прилично, это была уже не первая поездка, потому что Наташка очень тяготилась одиночеством и ныла об этом не переставая.

— Они, по-моему, сдурели, — сказал Витя. — Разве можно его купать? Повезете — простудите.

Юра уселся напротив него в низкое квадратное кресло — такое мягкое, что усталость сразу навалилась, и потянул со столика какой-то журнал в роскошной обложке. Большая комната была обставлена финской мебелью — здоровенный обеденный стол, стенка из трех секций, письменный стол и вертящееся кресло к нему, длинный мягкий диван. Мебель была громоздкая, и возникало ощущение чего-то настоящего, уютного и спокойного.

— Это я буду смотреть, — Наташка взяла у Юры журнал и села на диван. — Где вы их только достаете?

— Может, не будем Обратно купать? — спросил Юра. — Я дома пару чайников нагрею — и готово.

— А когда мы вернемся? Он уже спать будет.

— Ну, как хочешь, — сказал Юра, ему стало обидно, что Наташка так невнимательно относится к Обратно, он почувствовал в этом пренебрежение к себе — мол, наплевать мне на твоего сына. — Ты мать, тебе виднее.

— Можешь ты меня хоть один вечер так не называть?

— Кто тут ссорится? — спросила Светка, появляясь с Обратно на руках, — Посмотрите, какие мы хорошие.