Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета

Вопросов, как и следовало ожидать, не было — вот что значит правильно построить доклад. Туркин в ответном слове поблагодарил за большую работу и ценные советы, которые помогут преодолеть, улучшить и тэ дэ. Но ссылка на эти северные условия все-таки прозвучала, и Евдокимов подумал, что, видимо, на сей раз он оказался либеральнее, чем следовало, или Туркин упрямее, чем он предполагал, нужно это учесть в ближайшем будущем, а конкретно — в справке по результатам командировки, сформулировать в ней основные причины порезче, а Туркину уделить особое внимание.

После совещания прозвучало обычное приглашение поужинать в самом тесном кругу — на посошок, так сказать, на дорожку, тем более что работали вы, не примите это за лесть, но честное слово, Александр Александрович, как зверь, можно теперь и расслабиться. Все, одним словом, как обычно. И, как обычно, Евдокимов спокойно и твердо отклонил это предложение — премного благодарен, но дорога дальняя, нужно оглохнуть (знаем мы эти застолья: дружеский интим после двух рюмок, хватание за руки — «Понимаешь, Сан Саныч, мы тут тоже...», а в завершение всунут какой-нибудь сувенир — на память о вашем пребывании). Попробуй после этого объективно доложить о недостатках, а то и просто безобразиях, не рассиропиться. А если не рассиропишься и все укажешь объективно, неловко будешь себя перед этими людьми чувствовать, словно подвел их в чем-то, не оправдал доверия. Нет, упаси бог, подарок не взятка, а ужин не подкуп, смешно подумать, что за какие-нибудь сорок — пятьдесят рублей можно купить мнение такого высокого гостя... Но вот и давайте не будем.

— Ну что ж, — сказал Туркин, заметно оседая, словно освобождаясь от роли, которую он играл эти четыре дня — доброжелательного, участливого хозяина, готового с предельном вниманием отнестись к каждому замечанию гостя, — поиграли и будя. — Что ж, — протянул он, — нам тоже всего доброго. Виктор будет стоять у гостиницы в девять пятнадцать и отвезет на вертолетную площадку. Извините, если что не так...

Они пожали друг другу руки, улыбнулись. Евдокимов — мягко говоря, несовершенству последней фразы: ничего себе — «что не так», да тебя, дорогой, по материковским, как вы здесь говорите, понятиям, снимать нужно, с персональным делом даже... Туркин, без особого труда прочитав эти мысли, — ничего ты, дорогой, не понял, ну да не мне тебя, к сожалению, учить, лети, голубь, только чует мое сердце, что посидишь ты завтра в аэропорту, но уж за это не обессудь, северные условия, которые ты не признаешь.

Может быть, думать так было не очень порядочно. Но и хозяин тоже человек, может и он обидеться, в конце концов, к тому же и гостю нечего из себя цацу строить, не велик начальник, таких в год два-три бывает, на каждого души не хватит.

В девять пятнадцать было еще совершенно темно — 24 декабря, одна из самых длинных ночей в году. Газик попыхивал у крыльца — по северному обычаю глушить мотор не полагалось. Белый, в свете других фар, выхлопной дым обволакивал машину. Евдокимов и взобрался на переднее сиденье, звонко клацнула о промерзший кузов дверца.

— Побежали? — спросил Виктор. — Сразу на вертолетную?

Это его «побежали» показалось Евдокимову фамильярным — не хватало мне еще с тобой бегать, нашел себе товарища в салочки играть. Ну да ладно, если Туркин так его воспитал. Только как бы не добегался с таким стилем — не Виктор, конечно, а Туркин. Может и добегаться.

Пока бежали до вертолетной площадки, малость развиднелось, но все равно было еще темно для того, чтобы вертолет мог сесть — это и неавиатору ясно. Зачем, спрашивается, ехали спозаранок? Чтобы здесь, на морозе, колматить? Рядом стояло еще несколько машин — газики, «Волги», автобус и грузовик связистов с белой полосой по диагонали кузова. Около бревенчатого сооружения, с подветренной стороны, темнело несколько фигур — тоже, наверное, улетающие. Остальные грелись в машинах. Типичная провинциальная бестолковость.

Дремалось, и, чтобы прогнать сон, Евдокимов еще раз стал подводить итоги командировки — уже для себя, в свете предстоящих первоочередных дел, когда вернется домой.

Во-первых, значит... отдать двадцать пять рублей Тростянскому — давно пора, на месяц, кажется, задержался. Можно было раньше отдать, но забыл, к великому, вероятно, удовольствию Тростянского — тому только дай повод плохо подумать о человеке, а какую рожу он скроит, когда Евдокимов протянет эти деньги: «Ну что вы, Александр Александрович! Зачем так спешить? К чему такая скрупулезность?» — представить противно. Ну да ладно, о нем после. Он-то почему здесь вылез? Тоже мне, итог называется.

Первое, конечно, справка — деловая, спокойная, фактов по сравнению со вчерашним докладом можно добавить, но важно и не переборщить, чтобы не заподозрили в предвзятости. Все спокойно, все обосновано, а вы, товарищи руководство, решайте: наказывать этих северных деятелей, миловать или к наградам представлять — Это ваша компетенция.

Во-вторых — и это, естественно, вытекает из того, что во-первых, — сделать все это надо так убедительно, чтобы у Листоедова и тени сомнения не осталось в возможностях и способностях Евдокимова, возникших (не о способностях — о сомнениях речь) после предыдущей командировки, — хватит его шпынять, разве у вас, товарищи руководство, все везде хорошо получается, тоже ведь не боги, хотя, конечно, упаси вас хоть раз усомниться в этом. Иначе такие, как Тростянский, и здороваться с вами в коридоре перестанут. А что вы без тростянских?

Здравствуйте, опять вылез! Да отдам я тебе эти двадцать пять рублей... Не волнуйся.

— Сан Саныч, летит! — сказал Виктор, ложась на руль, чтобы разглядеть что-то в незамерзшем овале стекла. — Сейчас вон над той сопочкой отметится и сюда завернет. Идите билет брать.

Вертолет долго, со свистом и звоном, присаживался, раскручивался, отчего на площадке сделалась свирепейшая пурга — только, кажется, камни не летели. Наконец успокоился, повесил лопасти.

Тут еще, — сказал Виктор, когда Евдокимов, попрощавшись, полез из машины. Шофер потянулся к заднему сиденью и вытащил из-за спины Евдокимова увесистый пакет, аккуратно перевязанный бечевкой. — Туркин велел передать — рыбка.

«Чтоб тебя шлепнуло с этим северным гостеприимством, — подумал Евдокимов. — Ну да ладно, брошу где-нибудь в аэропорту, не устраивать же шоферу сцену — он-то здесь при чем? С другой стороны, нехорошо, конечно, если он будет думать, что московские гости увозят подарки. Но ведь видел уже, наверное, не раз такое. Так что ничего я своим жестом не изменю, мир не переделаю. А парень хороший, стесняется, наверное, — в самую последнюю минуту сунул. Хорошие у нас все-таки люди».