Юрий Додолев - Биография

Издав похожий на кашель смешок, парень отвел руку, но Алексей опередил его.

Поднявшись, парень снова бросился на Алексея, но через несколько минут отвалил, харкая кровью, на лице Алексея осталась ссадина.

— Поспешим, пока целы, — сказала красотка. — Эта гадючка могет своих приятелев привесть.

— Плевать я хотел на них! — храбро ответил Алексей, но в душе все же струхнул.

— Береженого бог бережеть, — возразила красотка и, послюнявив кончик носового платка, убрала с лица Алексея капельку крови.

Верка — по дороге они познакомились — привела Алексея в небольшой дом на окраине города, что-то шепнула подслеповатой старухе в душегрейке, в дырявых валенках с отрезанным верхом. В крохотной комнате, куда вошли они, был полумрак; около одной стены стояла металлическая кровать, накрытая ватным, прожженным в нескольких местах одеялом с грязноватыми протертостями на краях; к другой стене примыкал квадратный стол; на единственном стуле с изогнутой спинкой лежало платье; на полу валялись пропитанные жиром мешки и веревки; чуть в стороне темнел облезлый фибровый чемодан с приподнятой крышкой, показавшийся в полумраке чудовищем с разинутой пастью.

— Я тольки в этой комнате ночую, когда в Сухум приезжаю, — объявила Верка и, швырнув платье на кровать, пригласила Алексея сесть.

От мешков шел тяжелый дух. Покрутив носом, Верка распахнула окно. Тотчас раздался старческий голос:

— Закрой!

— Дюже сильно воняеть, — объяснила Верка, повернув голову к стене.

В соседней комнате покашляли.

— Выкинь покуда мешки во двор, а с окном не балуй. Я пятый день хвораю.

Верка все же оставила щель. Наклонившись, стала собирать мешки. Доронин увидел длинные ноги в чулках, перехваченные широкими резинками, белую, как сахар, кожу и судорожно сглотнул. Усмехнувшись, Верка одернула юбку, пошла выносить мешки. Алексей стоял как истукан: перед глазами были длинные ноги и белая кожа.

— Тю-ю, — вернувшись, удивленно пропела Верка. — Я гадала — ты побойчей. Скидавай шинель и садись на стулу — снедать будем.

— А ты где сядешь?

— Стол к кровати придвинем.

Она была в поношенном ватнике, в разваленных мужских башмаках; клетчатый платок съехал на плечи. Повернувшись к Доронину спиной, Верка сняла ватник, сдернула платок, вложила его в рукав. Разулась, отбросила ногой башмаки, ватник повесила на гвоздь. Без ватника и платка она оказалась еще красивей, и Доронин несколько секунд молча смотрел на нее, не в силах сдвинуться с места.

— Тю-ю, — снова пропела Верка и, лукаво улыбнувшись, добавила: — Если не ндравлюсь, прямо скажи.

— Что ты, что ты, — запротестовал Алексей.

Она была — лучше не придумаешь. Тонкая талия, стянутая узким пояском юбки, подчеркивала округлые крепкие груди; плечи у Верки были хрупкие, шея — с красивым изгибом, и только огорчали слегка красноватые, огрубевшие от физического труда руки.

Пусть будет благословенна природа, сотворившая такие линии тела, такие глаза, брови, ресницы, такой высокий, чистый лоб и все остальное, что заставляло любоваться, рождало страсть и удивляло, потому что она, Верка, даже в скромной ситцевой кофтенке и полинявшей юбке была прекрасна.

Нарезав толстыми ломтями хлеб, круглый, видимо домашней выпечки, она аккуратно положила на стол шматок сала — желтоватого, густо облепленного солью, выкатила несколько помидорин, просто сказала:

— Чем богаты, тем и рады.

Алексей помог придвинуть к кровати стол, и они стали обедать, а может, ужинать — он уже потерял счет времени.

Последний раз Алексей перекусил два дня назад, хотел сразу же наброситься на хлеб и сало, но постеснялся. Съел ломоть хлеба, помидор, вежливо сказал:

— Спасибо.

— Спасибом сыт не будешь, — возразила Верка. — Ешь! По глазам вижу — оголодал.

Алексей не заставил упрашивать себя. Жалостливо поглядывая на него, Верка приговаривала:

— Мужики пожижей баб. Покуда мужик не поест, он ни на что негож.

Алексей согласно кивал и мычал — рот был набит. Насытившись, он откинулся на спинку стула, достал кисет, огорченно вздохнул — там была только махорочная пыль.

— Зараз! — Верка сорвалась с кровати, присела на корточки перед чемоданом, порылась в нем, достала пачку папирос.

— Неужели куришь? — удивился Алексей.

Верка рассмеялась.

— Братану в подарок купила, а теперя уж ладноть.

Алексей блаженствовал, пускал колечками дым. Верка прихлебывала чай — кипяток с распаренной черносливиной. Он вспомнил, что до сих пор не узнал, где она живет, кем работает. Верка с гордостью назвала себя кубанской казачкой, сказала, что живет на хуторе, работает, куда пошлют, в колхозе.

— А тут что делаешь? — поинтересовался Доронин.

Ответила Верка не сразу. Сняла с рукава пушинку, дунула на нее, проследила, как она отлетает.

— Мешки видел?

— Конечно.

— Понял, с чего вонь?

— Н-нет.

Верка снова помолчала.

— Я, милок, курей в тех мешках вожу. Постирать бы их надоть, да некогда — утречком уезжаю. Здешние грузины люблять сациви и покупають кубанских курей не торгуясь.

Алексей нахмурился.

— Спекулируешь?

Верка поймала его взгляд, твердо сказала, покачав головой:

— Нет, милок. Спекулирують те, кто этим делом деньгу наживает, а я корм добываю. У меня тута, — она похлопала себя по шее, — ишо четыре души. Вота что война с нами сделала.

— Представляю, — пробормотал Алексей и сказал, что тоже воевал.

Верка кивнула.

— Это я по твоей медальке поняла. Чего ж тебя, такого молодого, раньше других отпустили?

— По ранению.

— Куда ж попал немец?

— В грудь.

— Хорошо, что руки-ноги целы.

Алексей хотел сказать, что в госпитале ему удалили часть легкого, но промолчал. Верка вздохнула. Синева в глазах помутнела, уголки губ скорбно опустились, лоб прорезала складочка.

— Мой братан тоже на войне был. Без ног возвернулся. Костыли поломал, теперя на подшипниках ездит. И пьеть. Пенсию в один день просаживаеть. Евонная жена, когда мы под немцем были, с полицаем путалась и сбегла с ним.

— Сука!

Верка покачала головой.

— Нет, милок, хужей. Сука своих щенят языком лижет и сосать себя даеть, а эта двоих детишков кинула. Самая что ни на есть… она. — Верка произнесла бранное слово спокойно, непоколебимо уверенная в своей правоте.

Они рассказали о себе все, что представлялось им самым важным, самым нужным. Алексей уже понял, как трудно живется Верке, его сердце переполняли боль и сострадание к ней, но чем он, все еще надеявшийся на что-то, продолжавший мечтать, мог помочь ей? Он был благодарен Верке за хлеб-соль, за отзывчивость, в которой нуждается каждый человек, а тот, кто мечется и ищет, нуждается в этом еще больше. Он страстно влюбился в Верку, хотел близости с ней, но говорил сам себе, что не пикнет, если она выпроводит его или, в лучшем случае, уложит на полу.