Юлий Ким - И я там был

Советских корейцев, чеченцев и ингушей, поволжских немцев и крымских татар советские войска депортировали быстро, беспощадно, безо всяких компенсаций. Под страхом немедленной расправы, по теплушкам и вперед, в сибирскую или в азиатскую тьмутаракань, на вечную каторжную ссылку.

В Израиле. В Израиле упирающихся молча отцепляли от своих домов и на руках переносили к машинам. Солдаты выполняли приказ сжав зубы, они волокли поселенцев, сочувствуя им, некоторые волокли и плакали. Море солидарных собралось со всего Израиля в защиту поселенцев, их также приходилось отцеплять и волочить – и не было взаимной злобы, не было, вот что необыкновенно! Было какое-то общее сознание вынужденной беды, никто не палил в воздух, не избивал сопротивляющихся, были те, кто, рыдая, цеплялся, и те, кто, рыдая, отцеплял.

Я смотрел на это по телевизору, славил Израиль и рыдал вместе с ним.

Тут приехал возмутитель спокойствия Дима Быков, блестящий наш многоталантливый Везувий, постоянно извергающий какую-нибудь лаву. На книжной здешней ярмарке произнес он речь, в которой назвал создание Израиля неудачным экспериментом и объяснил почему. Объяснением пренебрегли, а утверждением оскорбились. А он-то неудачу именно и объяснял как смертельную опасность для мирового еврейства, которое в итоге собрали в кучку, весьма удобную для повторения Холокоста. Так бы жили себе в рассеянности, а тут – готовая мишень для мгновенного уничтожения. Какой-нибудь Будь-он-Неладен зарядил очередной самолет – бах! И нет Израиля.

Но и выслушав Димино объяснение, хочется таки возразить: Дима видит эксперимент там, где гудит стихия. То есть Дима – вроде того оратора:

– Ошибочность данного землетрясения…

Еще одна история, к той же теме. Сталину рассказали, что в Ленинграде, приветствуя Ахматову, зал поднялся в едином порыве. Немедленная и абсолютно естественная для этого ящера реакция:

– Кто организовал вставание?

«Вставание» Израиля, разумеется, было организовано – но уже только как венец долгого стихийного накопления евреев в Палестине. Пульсирующими потоками вливались они в нее, движимые кто чем – кто верой в Бога, кто в Социализм (и до сих пор в иных кибуцах свинину едят), но в самом-то подспуде гудело атавистическое чувство земли, сознание древнего права на эту полупустыню.

У палестинских арабов, живущих здесь уже столько веков, также есть чувство права на нее. В исходной своей точке евреи и не отказывают им в этом и даже не настаивают на том, что их, евреев, право – преимущественное (а исторически так оно и есть). В исходной своей точке евреи упирают на «также», и потому простые арабы свободно ходят по улицам Хайфы.

Но арабы никаких таких «также» признавать не желают. И потому простому еврею лучше не показываться на улицах Рамаллы.

Когда-нибудь, через сколько-то поколений, уж не меньше, чем через два или три, арабы согласятся с «также». Впрочем, как утверждает крепкий, основательный русский еврей со странной фамилией Бя, желанное согласие наступило бы куда раньше, если бы не алчность тех, кому выгодна еврейско-арабская вражда.

Алчность – один из основных инстинктов человека, отличающийся от естественной потребности животного стремлением иметь больше, чем достаточно, при этом не считаясь с удобствами окружающих. Отсюда вытекает желание владеть и властвовать. Это порождает войны и кризисы и прямо ведет к ядерному самоубийству – и вот тут-то должен заработать другой основной инстинкт – самосохранения.

Он и заработал во время Карибского кризиса.

Он же должен сработать и в нарастающем конфликте с радикальным исламом.

Он же, надеюсь, устранит и угрозу экологической катастрофы, а также энергетической и демографической, с которыми управиться можно будет лишь сообща. Как поется в песне – «иного нет у нас пути». А естественная необходимость мирового со-жительства решит, полагаю, и проблемы со-жительства регионального.

Моими устами да мед бы пить.

В Москве. В московской квартире сижу у дядюшки на семейном суаре, уже окончив ужин и наслаждаясь послевкусием за сигаретой и кофе. Дядюшка человек военный, прослужил в Генштабе всю жизнь честно-благородно, почему ни особых хором, ни чинов-орденов больших не нажил, кроме главного своего достояния, то есть чести и благородства.

Я его люблю. Он из нашего старого разночинного рода, происходящего от образованных священников. Плоть от плоти самых что ни на есть чеховских земских интеллигентов. С их подвижническим служением народу. На свои деньги первоклассный больничный комплекс. Лечение и просвещение крестьян и всяческая благотворительность. Любительский театр. Тот мужественный стиль деятельного добра, безо всякого жертвенного пафоса, который так снайперски угадал Тургенев в своем Базарове.

Приоритет общественного долга – на генетическом уровне.

Дядюшка сидит. Попыхивает сигаретой, в довольстве и благодушии слушает мой восклицательный монолог об Израиле.

– …«Оккупированные территории»! у кого оккупированные? Иордания от Западного берега отказалась! Египет от Газы – тоже! ООН не взяла! Израиль действительно мог бы объявить их своими, но он же не стал! Он же отдал их Палестинской автономии! А им все мало!

…«Израиль присвоил»! что он присвоил? Все поселения строятся либо на ничьих землях, либо на купленных у арабов же!

…Голаны? но когда с Голан можно рукой докинуть гранату до Тель-Авива, что прикажете делать? После того как Сирия трижды наезжала оттуда на советских танках? Не наезжали бы – никто бы у них Голаны не отбирал!

…Как только еврей обрел землю, все увидели. Как еврей пашет и как еврей воюет. Со всего мира съезжаются учиться земледелию! Во всех академиях изучают военный опыт! Еще бы – когда хошь не хошь, а приходится его накапливать ежедневно!

– Да-а, – произносит дядюшка этак мечтательно, – да-а… А знаешь ли ты, что в 68 году Израиль висел на ниточке, а держал ее в своих руках один наш капитан. Ну конечно, оборвать ниточку он мог только по команде Кремля, но ножницы были у него, у капитана.

– Ножницы – то есть атомная подлодка, небось?

– Она, она самая, К-172, не такая уж большая, между прочим. Не крейсер: всего восемь ракет с дальностью 600 километров, но на Израиль хватило бы: это как минимум восемь Хиросим.

– Что, и Иерусалим тоже?

– Задача была – держать под прицелом побережье.

– Это, стало быть, Тель-Авив, Хайфа, Ашдод, Ашкелон – прямо как на ладони, в шеренгу перед расстрелом. Больше половины всего населения.

– Да-а, и всего-то одна лодочка в море, причем о ней не знал никто, даже арабы, только Кремль.

– Одна маленькая лодочка, а в ней – гибель Израиля? Замерла на глубине и только ждет сигнала?