Борис Виан - Красная трава

Когда в комнате остались лишь Хмельмая и Ляпис, тело его стало опять молодым и красивым — и в смерти таким же, как в жизни. У него было умиротворенное, нетронутое лицо. Тускло поблескивал под длинными опущенными ресницами правый глаз. И только крохотный треугольник голубой стали метил мускулистую спину непривычным пятном.

Хмельмая шагнула к двери. Ничего не случилось. Последний след серого пара вкрадчиво соскользнул с подоконника. Тогда она бросилась к двери, открыла ее и, мгновенно захлопнув за собой, устремилась по коридору к лестнице. В этот момент снаружи с ужасным раскатом грома сорвался с цепи ветер, и тяжелый, грубый дождь громко забарабанил по черепице. Сверкнула яркая молния, и снова ударил гром. Хмельмая бежала по лестнице вниз, она добралась наконец до комнаты Лиль и влетела внутрь. И тут же зажмурилась от ослепительной вспышки, более яркой, чем все остальные, сразу же за молнией раздался почти невыносимый грохот. Дом содрогнулся на своем фундаменте, словно громадный кулак обрушился на его крышу. И вдруг, сразу, воцарилась гробовая тишина, только в ушах у нее стоял гул, как бывает, когда слишком глубоко погружаешься в воду.

Теперь Хмельмая лежала на кровати своей подруги. Сидя рядом с ней, Лиль глядела на нее с нежным состраданием. Хмельмая еще плакала, судорожно давясь своими всхлипываниями, и держала Лиль за руку.

— Что стряслось? — сказала Лиль. — Это же всего-навсего гроза. Дурочка, не надо делать из этого трагедию.

— Ляпис умер… — сказала Хмельмая.

И слезы ее иссякли. Она уселась на кровати. У нее был непонимающий вид, отсутствующие глаза.

— Да нет, — сказала Лиль. — Это невозможно.

Все ее реакции страшно замедлились. Ляпис не умер, Хмельмая наверняка ошиблась.

— Он мертв — там, наверху, — сказала Хмельмая. — Лежит на полу, голый, с торчащим из спины ножом. А все остальные исчезли.

— Какие еще остальные? — сказала Лиль.

Бредила Хмельмая или нет? Ее рука была не так уж и горяча.

— Люди в черном, — сказала Хмельмая. — Он пытался их всех убить, а когда увидел, что ему никак этого не сделать, убил самого себя. И в этот момент я их увидела. А мой Ляпис… я думала, что он спятил, но я их увидела, Лиль, я увидела их сама, когда он упал.

— Ну и что с ними было? — спросила Лиль.

Она не осмеливалась говорить о Ляписе. Мертвом, лежащем наверху с ножом в спине. Она поднялась, не дожидаясь ответа.

— Надо сходить туда… — сказала она.

— Я не посмею… — сказала Хмельмая. — Они растаяли… как дым, и все они были похожи на Ляписа. Совсем такие же.

Лиль пожала плечами.

— Все это какое-то ребячество, — сказала она. — Что там у вас стряслось? Вы, должно быть, его отвергли, и тогда он убил себя… Так?

Хмельмая ошеломление посмотрела на нее.

— Ох! Лиль! — сказала она и вновь разрыдалась.

Лиль встала.

— Нельзя оставлять его наверху одного, — пробормотала она. — Надо спустить его вниз.

Хмельмая встала в свою очередь.

— Я пойду с вами.

Лиль в отупении и неуверенности пробормотала:

— Ляпис не умер. Так не умирают.

— Он убил себя… — сказала Хмельмая. — А я так любила, когда он меня обнимал.

— Бедная девочка, — сказала Лиль.

— Они все слишком сложные, — сказала Хмельмая. — Ох! Лиль, я так хотела бы, чтобы этого не случилось, чтобы было вчера… или даже сегодня, как раз перед этим, когда он держал меня… Ох! Лиль…

И она побрела за ней следом. Лиль вышла из комнаты, прислушалась и, решившись, стала подниматься по лестнице. Наверху слева располагалась комната Хмельмаи, а справа — комната Ляписа. Вот комната Хмельмаи… а вот…

— Хмельмая, — сказала Лиль, — что произошло?

— Не знаю, — сказала Хмельмая, хватаясь за нее.

В том месте, где раньше находилась комната Ляписа, не оставалось более ничего, кроме крыши дома, чьи стропила упирались теперь прямо в коридор, напоминавший лоджию.

— Что с комнатой Ляписа? — спросила Лиль.

— Не знаю, — сказала Хмельмая. — Лиль, я не знаю. Я хочу уйти, Лиль, мне страшно.

Лиль открыла дверь к Хмельмае. Все стояло на своих местах: трельяж, кровать, стенной шкаф. Порядок и легкий запах жасмина. Они вышли. Из коридора можно было теперь разглядывать черепицу на крутом скате крыши; в шестом ряду одна из них треснула.

— Это молния… — сказала Лиль. — Молния испепелила Ляписа и его комнату.

— Нет, — сказала Хмельмая.

Глаза ее уже высохли. Она напряглась.

— Всегда так и было… — выдавила она из себя. — Не было никакой комнаты, и Ляписа не было. Я никого не люблю. Я хочу уйти. Лиль, пошли со мной.

— Ляпис… — пробормотала ошеломленная Лиль.

В оцепенении она спустилась по лестнице. Открывая дверь своей комнаты, она с трудом заставила себя дотронуться до ручки: ей было страшно, что все обратится в тень. Проходя мимо окна, она вздрогнула.

— Эта красная трава, — сказала она, — до чего она зловеща.

Подойдя к самой кромке воды, Вольф глубоко вдохнул соленый воздух и потянулся. Насколько хватало глаз, простирался подвижный, безмятежный океан, окаймленный плоским песчаным пляжем. Вольф разделся и вошел в море. Оно оказалось теплым, сулило отдохновение, а под голыми ногами, казалось, был расстелен серо-бежевый бархат. Он вошел в воду. Наклон дна почти не чувствовался, и ему пришлось долго брести, пока вода не дошла до плеч. Она была чиста и прозрачна; он видел крупнее, чем на самом деле, свои бледные ноги и поднимающиеся из-под них легонькие облачка песка. А потом он поплыл, полуоткрыв рот, чтобы пробовать на вкус жгучую соль, время от времени ныряя, чтобы почувствовать себя целиком в воде. Нарезвившись вволю, он наконец вернулся к берегу. Теперь рядом с его одеждой виднелись две черные неподвижные фигуры, сидевшие на худосочных складных стульях с желтыми ножками. Так как они сидели к нему спиной, он безо всякого стыда вылез голышом из воды и подошел к ним, чтобы одеться. Стоило ему принять приличный вид, как две старые дамы, будто оповещенные каким-то тайным инстинктом, обернулись. На них были бесформенные шляпы из черной соломки и выцветшие шали, как и положено старым дамам на берегу моря. На коленях у обеих лежали сумочки для рукоделия — вышивания крестом — из грубой канвы с поддельными черепаховыми застежками. Старшая была в белых бумазейных чулках и в стоптанных гамиролях в стиле Карла IX из грязной серой кожи. Другая была обута в старые тряпичные туфли, из-под ее черных нитяных чулок проступали очертания резинового бинта от расширения вен. Между двумя дамами Вольф заметил маленькую гравированную медную табличку. Та, что в плоских туфлях, звалась мадемуазель Элоиза, а другая — мадемуазель Аглая. У них были пенсне из голубой стали.