Генрих Бёлль - Дом без хозяина

– Остановите машину, – резко сказала она, – я выйду, подышу свежим воздухом!

Он затормозил. Нелла вышла из машины, но не успела она пройти и двух шагов по направлению к лесу, как услышала за спиной щелчок и, обернувшись, увидела Гезелера, стоявшего у машины с «лейкой» в руках.

Она подошла к нему и тихо сказала:

– Дайте-ка мне пленку.

Он тупо посмотрел на нее.

– Пленку дайте, достаньте кассету!

Высоко подняв брови, Гезелер медленно открыл аппарат, вынул кассету и протянул ее Нелле. Она вытащила из кассеты пленку и порвала ее в клочья.

– Терпеть не могу сниматься, – спокойно сказала она, – смотрите, не вздумайте больше снимать меня.

Они опять сели в машину, Нелла чуть повеселела и украдкой наблюдала за Гезелером. Лицо его приняло упрямо-обиженное выражение, он даже слегка надул губы.

Так и есть. Он остановил машину на развилке дорог, откуда можно было полюбоваться пересыхающим Брером, барочной церковью и «Голубой свиньей». По-мальчишески поиграв фотоаппаратом, болтавшимся у него на груди, он произнес именно те слова, которых она ожидала:

– Ну, разве не изумительно здесь!

– Да, конечно, – сказала она, – а что, долго еще ехать до замка?

– С полчаса, – ответил он, – вы знаете Брерних?

– Да, я несколько раз была там.

– Как же это мы с вами там не повстречались? За последний месяц я два раза побывал в Брернихе.

– Я уж целый год там не была.

– Ах, вот как? Тогда понятно – ведь я здесь всего два месяца.

– А что вы делали до этого?

– Учился. Пришлось переучиваться заново.

– Вы долго служили в армии?

– Да, – ответил он, – четыре года. Потом шесть лет зубрежки: ведь у меня не было гражданской профессии. Только теперь и начинаю жить по-человечески.

– Жить? – переспросила она. – Ведь, наверное, вы лет двадцать восемь живете на свете?

– Нет, почти тридцать два, – улыбнулся он. – Благодарю за комплимент.

– Это не комплимент, а простое любопытство. Я так и знала, что вы скажете, сколько вам лет на самом деле. Ведь вы хотели бы выглядеть старше, не так ли?

– Для вас я с удовольствием прибавил бы себе года два.

– Зачем? – сухо спросила она, скучающе посмотрев на «Голубую свинью», которая грела на солнце свой заново побеленный, свежевыкрашенный барочный фасад.

– Тогда я был бы на четыре года старше вас.

– Какие сложные комплименты, – устало сказала она. – Но вы ошибаетесь, мне уже тридцать семь.

Нет, это не похоже на поединок матерого бандита с опытным следователем. Нечто подобное испытывает, вероятно, полицейский чиновник, допрашивая мелкого воришку.

– Если и комплимент, то непреднамеренный, – сказал он, – вы действительно выглядите моложе своих лет.

– Знаю.

– Что же, может быть, поедем дальше?

– Поедем. Только, ради бога, не останавливайтесь ни у церкви, ни у «Голубой свиньи».

Он с улыбкой взглянул на нее. Нелла промолчала – дорога перед самым въездом в село делала крутую петлю. Гезелер легко взял крутой поворот, и они медленно проехали по улицам местечка.

– Забавная эта история о «Голубой свинье», не правда ли? – сказал он.

– Уморительная! – согласилась она.

Фильм продолжался – типичная реклама бюро путешествий.

Луга, коровы, гладко выбритый третьестепенный актеришка в главной роли, режиссирует заведующий отделом рекламы в бюро путешествий – сам был актером в молодости. А она? О, она – кинозвезда, которой хорошо заплатили за участие в съемках. Фильму нужна приманка! Мирный сельский пейзаж – как бесплатное приложение. За кинокамерой – оператор-дилетант, на краткосрочных любительских курсах его считали способным малым. Ей никак не удается оборвать назойливо мелькающие кадры этого рекламного фильма и оживить в памяти другие кадры: ни фильм, полный воспоминаний, ни его вторую серию – непрожитую жизнь. Жизнь без балласта, дети, своя редакция, бутылка с яркими этикетками в холодильнике, Альберт – верный друг дома. Глума и Больды не было в этом фильме, зато появились приготовишки 1950 и 1958 года, незачатые и нерожденные дети. Она мучительно старается оживить в памяти облик Рая и вновь разжечь свою ненависть. Но память подсовывает лишь бесцветные кадры, тусклые, неподвижные клише: итальянские деревушки из рекламных проспектов, и на этом фоне Рай, словно турист, сбившийся с дороги. Вдруг действительность вторгается в мечты: она почувствовала на своем плече руку Гезелера и спокойно сказала: «Уберите руку!» Он убрал руку, и она тщетно ждала, что в душе вспыхнет прежняя ненависть.

Вспомни, вспомни – Авессалом Биллиг, растоптанный сапогами на цементном полу. Рай, который никогда не вернется, его убили, пристрелили во имя подчинения приказу, принесли в жертву принципу, авторитету командира. Но Рай не приходит – память молчит. Былая ненависть не возвращается, и лишь зевота сводит рот. Снова легла на ее плечо рука Гезелера, опять она сказала так же спокойно: «Уберите руку!» – и он опять убрал руку. И это он называл «жить по-человечески»? Потискать женщину в машине, потом поцеловать ее на лесной опушке… А из ветвей смотрит на влюбленную парочку пугливая лань, смотрит и словно посмеивается. Смеющаяся лань – находка оператора!

– Оставьте! – сказала она. – И не пытайтесь больше. Это скучно. Расскажите лучше, на каких фронтах вы воевали?

– Не люблю вспоминать об этом. Стараюсь забыть, и это мне удается. Что было, то прошло.

– Но на каких фронтах вы были, это вы, надеюсь, помните?

– Почти на всех. На Восточном, на Западном, на Южном. Только на Северном не довелось побывать. Под конец войны я был в армии Эрвина.

– В какой армии? У кого? – переспросила она.

– У Эрвина Роммеля. Разве вам не знакомо это имя.

– Имена генералов, признаться, меня никогда не интересовали.

– Ну почему вы такая злючка?

– Злючка? Вы словно с девочкой говорите: злая девчонка-упрямица не подает тете ручку – в угол ее! Впрочем, вы, может быть, не знаете, что мой муж погиб на фронте?

– Знаю, – сказал он, – патер Виллиброрд мне рассказывал. Да и кто этого не знает. Простите меня.

– Что мне вам прощать? Что моего мужа пристрелили? Шлепнули, и точка! Перерезали ленту кинофильма, которому суждено было воплотиться в жизнь, он остался несбыточной мечтой, обрывки ленты валяются где-то в архиве. Попробуй-ка склей их! После всего этого не так уж важно помнить имена генералов.

Гезелер долго молчал. Почтительное молчание! Наблюдая за ним сбоку, она поняла, что он думает о войне: вспоминает суровые годы лишений, фронтовое товарищество, Эрвина.

– Как называется ваш доклад?

– Мой доклад? «Перспективы развития современной лирики».

– Вы будете говорить о моем муже?

– Конечно! – ответил он. – В наши дни нельзя говорить о лирике, не говоря о вашем муже!