Ханс Кайлсон - Смерть моего врага

Наконец-то ты обнаружил здесь нечто уродливое, эти картины. Ты бы ни одну из них не повесил дома, а их все-таки покупают. Нет, думаешь ты, картины неуместны в универмаге, хотя все здесь разложено для рассматривания. Но рассматривать картины — это не для универмага. Впрочем, тебе нельзя здесь застревать, ведь тебя ожидает еще спортивный отдел. Ты посмотри, сколько там народу! Двинь-ка походя боксерскую грушу. А помнишь, как ты мечтал о своей парусной лодке? Вон там зеленая походная палатка. Рядом с ней мотоцикл, а за углом уже царит зима, с санками и лыжами, коньками и бобслеем. Смех, который ты слышишь, пройдя дальше, доносится сверху, из отдела игрушек. Там всегда полно людей, загляни туда и на мгновение вернись в блаженное состояние своего детства, наверстай то, что упустил: смех, непринужденное веселье и одновременно серьезную деловитость игры, фантазию в действии, возможную только в игре.

Но ты увидел еще не все. Ты спешишь мимо хозяйственного отдела, ведь ты мужчина, какое тебе дело до всех этих горшков и сковородок, стаканов и ведер, щеток и деревянных ложек, стиральных порошков и подставок для столовых приборов, и песочных часов. Ты едва успеваешь бросить взгляд на расписную посуду, чашки и кувшины и тарелки с узорами, это позже, когда-нибудь потом, когда будет у тебя свой дом, откуда не надо будет уезжать.

Ты устал, но идешь дальше и поднимаешься наверх. Ты уже не замечаешь того, что раскинулось перед твоим взором, этого слишком много, ты уже не в силах всматриваться, и тебе все время вспоминается дамская сумочка из красно-коричневой кожи. Она так тебе понравилась, и ты знаешь, кому она пришлась бы по вкусу. Ты устал от всего, а ведь ты еще не был наверху, в продуктовом отделе. В универмаге много, очень много интересного. Так что, в конце концов, забываешь, что все можно купить, а бродишь, как в музее, глядишь во все глаза и замираешь от восторга. Все так красиво и пестро, так разнообразно в своем мирном соседстве, что невольно радуешься, любишь, чувствуешь себя счастливым, это целый мир, выставленный на прилавках. Тебе не нужно его покупать, да и не можешь ты его купить, ведь у тебя нет таких денег, и никогда не будет. Но ты еще не был наверху, в продуктовом отделе, где засахаренные фрукты и орехи, миндаль и мороженое, пряности: мускат, гвоздика, индийский карри и филиппинский самбал; а еще сыры, колбасы и ветчина, мешки муки, гречки и гороха, шоколад, марципаны и вина, и продавщицы в белых чепчиках и передниках. Кафель сияет белизной, его чистят и натирают до блеска, белое, значит, чистое, так вкуснее. Да ты уже больше ничего не желаешь, ты пресытился самим желанием, смеешься над ненасытностью своего сердца и своей исключительностью. Ты жаждешь того удовлетворения, познать которое можно только в универмаге. Даже будь у тебя деньги, испытать более сильное желание невозможно. Это невозможно, даже будь у тебя еще меньше денег, чем сейчас. С деньгами ты можешь утолить вожделение. Но как научиться не желать и не утолять? Правда, ты узнаешь, что на свете есть много страстей и они расположены одна рядом с другой, как в универмаге. У каждого своя страсть, ты проходишь сквозь них тот же путь, что и в универмаге: швейцар, главная лестница, лифт или эскалатор, атриум и потом дальше наверх и обратно к выходу через вращающуюся дверь на другой стороне.

Но, купив карандаш за тридцать пять пфеннигов или зажигалку за семьдесят пфеннигов, ты выходишь на улицу с таким чувством, словно заодно купил и все остальное.

Однажды я прочел в газете, что универмагу требуется молодой персонал во все отделы, обращаться туда-то и туда-то. Я договорился о встрече и явился к молодому управляющему персоналом. Он прочитал бумаги, что я заполнил.

— Студент? — спросил он. — Мы ищем в основном продавцов, они проходят подготовку на наших курсах. Вы почему пришли?

— Хочу работать в универмаге, — сказал я.

— Почему? — повторил он.

Но я заметил, что спрашивает он участливо и в общем не удивляется моему появлению.

— Я часто хожу в этот универмаг, во все отделы, — сказал я. — Я здесь почти как дома. И, кроме того, мне нужно подработать.

— Продавцом? Это невозможно!

— Ну, может, как-то иначе, — ответил я.

— Что вы умеете?

— Могу открывать ящики и упаковывать свертки, — сказал я.

Дома я часто помогал отцу, когда он получал ящики с аппаратурой и пленкой. И запаковать я мог все, что угодно.

— Вот как? — сказал он, как будто это самое простое на свете дело. — Завтра в двенадцать приходите на склад, задний вход, доложитесь заведующему.

Он черкнул пару строк на клочке бумаги и вручил мне.

И со следующего дня я работал на складе в качестве подсобника, по нескольку часов ежедневно, в основном после обеда. Иногда помогал упаковщикам в отделах.

Шли последние дни распродажи. Большие сражения остались позади, когда в полдень началась непредвиденная атака на отдел тканей, расположенный в углу светового двора. Толпа возбужденных покупательниц внезапно подвергла осаде столы, где лежали цветные отрезы и купоны в несколько метров. Младший персонал, девушки, работавшие в обеденный перерыв, героически оборонялись. Я стоял за упаковочным столом рядом с кассой, металлическая решетка отделяла меня от публики. И тут в противоположном углу произошла какая-то сутолока, и до меня донеслись два возбуждено спорящих голоса. Я бросился туда и увидел, как в очереди покупательниц две горластые особы дерутся за отрез красного материала. Обе держались за край отреза, силясь вырвать его из рук соперницы. Каждая настаивала на своем приоритетном праве, свидетели из числа ожидающих в очереди сопровождали их попытки энергичными выкриками. Когда речь идет об утолении страстей (что свойственно людскому роду), всегда образуются партии и круги, дабы довести дело до крайности. Здесь тоже образовались две партии.

За прилавками, перед пустеющими полками стояли девушки-продавщицы, принимали заказы от покупательниц, притаскивали новые купоны, отмеряли, торопливо выписывали контрольные чеки и относили купленные отрезы к столу упаковок.

Одна из девушек, чьи миротворческие попытки провалились, разочарованно отступила, и, прислонясь к пустым ящикам, рассматривала участниц сражения. Она побледнела, была явно огорчена своей неудачей и смотрела на дерущихся женщин, как на сцену из фильма: с интересом, участливо, но с определенной дистанции. У нее были волосы цвета скрипичной древесины, неправильный овал лица, левый глаз чуть-чуть меньше правого, но взгляд живой и теплый. Темно-рыжие волосы, цвета скрипичной древесины, искрились, когда на них падал свет. Я не сводил с нее глаз. Что-то своеобразное было в ее позе и фигуре. Она с улыбкой кивнула мне, когда я, выступив из своего угла, подошел к спорящей очереди.