Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы

Потом, когда кошка умерла, Феликс понял, какой опоры лишился.

Неудачливый композитор, он любил импровизировать на рояле, и кошка всегда внимательно слушала его, подавая советы. Если он начинал «забалтывать» тему, кошка вежливо спрыгивала со стула и уходила. А когда Феликс бывал в ударе (такое с ним время от времени случалось), она обнимала его ноги своими лапами…

Каждый раз это был такой диалог — Феликс не столько сочинял, сколько рассказывал кошке о том, о сем. В том, что она все понимает, сомнений у него не было.

Когда кошка умерла, Феликса посетило странное чувство: высокоразвитое существо, полное любви и ума, бесследно исчезло, как будто ничего не было. Как будто маленький водоворот поглотил нечто незначительное, и тишь да тишь кругом…

Кошка вскочила на подоконник, а потом, с высоты второго этажа, спрыгнула в сад и побежала. Феликс, как был, в тапочках на босу ногу, скатился по лестнице и бросился за ней. Не то, чтобы он всерьез боялся, что с ней может что-то случиться или она куда-то там денется. Он бежал, не раздумывая, глядя как она несется по высокой траве, подсушенной солнцем, и подпрыгивает, заигрывая с небольшими белыми бабочками. Одышка совсем не беспокоила его, не то, что раньше; внезапно Феликс ощутил, что его настигло никогда не испытанное ранее счастье… И одновременно с этим — какая-то дикая, невыносимая грусть. «Странно, — подумал Феликс, — какое-то несчастное счастье. Так не бывает!» Он сделал еще несколько шагов и, зацепившись за корягу, неловко упал лицом в траву…

Дверь скрипнула, но никто даже не пошевелился. Доктор и Марья Иванна боком вошли в палату. Они подошли к крайней койке и сразу уставились не на неподвижное грузное тело, опутанное разноцветными проводами, а на экран задвинутого в угол прибора.

— Видите? — сказал доктор. — Прямая линия. Мозг умер.

— Будем отключать, Петр Сергеич?

— Еще вчера надо было, — пробормотал доктор, думая о своем. Вчера вечером соседи сверху залили квартиру, обои все отстали, паркет стал дыбом. Г остей теперь надо отменять! Какое свинство…

— А что, Петр Сергеич, если мозг умер, значит, душа уже отлетела? — робко спросила Марья Иванна, пользуясь случаем, чтобы расширить свои познания.

— Души нет, Марья Иванна! — отозвался доктор, не желая вступать в спор с необразованной женщиной. — Вещи его, кстати, соберите.

— Какие вещи, Петр Сергеич! Вы же помните — его на остановке нашли, снегом присыпанного. В карманах — земля с травой…

— Глупости, — сказал доктор, — какая может быть трава? Сейчас же зима.

2012

Это было время, когда взрывались дома и люди боялись друг друга еще больше, чем теперь. В метро каждые две минуты объявляли: «Просьба незамедлительно сообщать обо всех подозрительных лицах и предметах.» И мое лицо тоже показалось кому-то подозрительным, но об этом как-нибудь в другой раз…

И вот тогда-то и произошла история, которую я хочу вам рассказать. Я, кажется, простудился и отправился в местное лечебное заведение. Был вечер, и в районной моей поликлинике было почти безлюдно. Только в конце коридора под тусклой лампочкой сидел странный дядька перед кабинетом моего доктора. Он читал, не отрываясь, какую-то дурацкую газету. Кепка почему-то сползла ему на лоб. На меня он даже не поднял глаз.

И вот, вообразите себе. Пустынный длинный коридор. За окном — сумерки. Тишина. Все кругом пронизано одиночеством. Тихие грустные звуки из кабинета доктора. Дядька, неподвижно читающий газету.

И вдруг… Послышалось цоканье каблуков, и к кабинету подошла женщина необычайной внешности. Она была хороша красотой каких-то нездешних мест. Может быть, она была похожа на индианку?

— Сейчас я вернусь, — сказала она. Потом положила свой пакет на кресло рядом со мной и ушла, цокая каблучками; она исчезла за поворотом длинного пустынного коридора.

Через пять минут я начал слегка беспокоиться. Странный дядька, погруженный в свою газету, казалось, ничего не замечал.

Прошло еще пять долгих, очень долгих минут. Я уже не мог сидеть рядом с пакетом, а встал в дверном проеме. Мне хотелось сбежать, но было стыдно.

Прошло еще пять чудовищных минут. Я помню, что держался обеими руками за косяк, чтобы меня не унесло прочь. Меня как будто выдувало могучим порывом страха из этого коридора.

Сбежать? Не предупредив доктора, мирно бормочущего в своем кабинете, не растолкав этого дурацкого, равнодушного к своей жизни дядьку?

Как я потом прощу себе, если их разнесет в кровавые клочья?

А если — предупредить, и вдруг окажется, что мои страхи — глупость, истерика…

Я и не заметил, как она вернулась, держа в руках бутылку с соком. Подошла к своему омерзительному пакету, развязала его, достала оттуда пряник и стала грызть, запивая из горлышка, отвернулась.

2012

Вы же знаете, старые люди любят поговорить. Но не с кем. Друзья, если были, куда-то все подевались… А дети, если они живут с вами, не хотят вас слушать — они уже наперед знают все, что вы скажете. Они говорят: «Помолчи, дед, ты это уже сто раз рассказывал.»

Вот я, например, иногда разговариваю со своим кактусом… И поэтому они думают, что я выжил из ума.

Но я-то знаю, что я нормальный. Это моя маленькая тайна.

Только я хотел вам рассказать не об этом, а о том, как я ехал один раз в автобусе…

Мне нужно было куда-то ехать по своим старческим делам, и только я вошел в автобус, как увидел немолодую, милую женщину. Что меня привлекло в ней — ее лицо светилось умом! Она сидела, задумавшись, у окна, и я не мог оторвать от нее взгляда. Я стоял напротив нее и совершенно забыл, сколько мне лет…

И вдруг, она встает, берет меня за рукав пальто и говорит:

— Садитесь, пожалуйста! Вам нехорошо?

Я, само собой, расстроился и говорю:

— Очень даже хорошо! Я предвкушаю счастливую загробную жизнь. Поэтому, милая женщина, продолжайте сидеть, где сидели…

Ну, тогда она сказала что-то такое вежливое, мы немного попререкались, и я заметил, что голос у нее красивый, но какой-то немного жесткий. И тут она смотрит на меня таким тоже немного жестким взглядом и добавляет:

— Я, кстати, психиатр и в загробные штучки не верю.

И мне сразу стало как-то не по себе. Мне стал неприятен этот ее ум, написанный на лице. И я подумал: интересно, куда бы ты меня укатала за мои разговоры с кактусом? И я говорю ей:

— А как вы думаете, почему старые люди считают иначе?

Тут она улыбнулась:

— От страха.

Я хотел ей сказать: «Берусь вас убедить, что причина не в этом». Но потом раздумал и вышел из автобуса на ближайшей остановке.

2012

Отчего Феликс стал таким необщительным, прямо-таки нелюдимым — сказать трудно. Придет, бывало, в лабораторию, «здрасьте» буркнет — и молчит целый день. Кому он после этого будет интересен? Ни пива с ним попить, ни перекурить, ни про футбол поговорить по душам. Дамы вообще смотрели на него, как на пустое место. Красились при нем, пудрились и так далее…