Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы

Все девочки останавливаются и пьют воду — хоть Ирина Самойловна и предупредила, что это вредно. А я не пью.

— Неужели тебе не хочется пить? — удивляется Риша.

— Что значит — не хочется? Если нельзя, то и не хочется.

— Совершенно не хочется?

— Совершенно не хочется.

— А если тебе скажут, что и есть вредно? И есть не будешь?

— Не знаю… Может, и есть не буду.

— Вернулись, походники? Ну, молодцы! — встречает нас Вера Алексеевна. — Купались?

— Купались! — отвечаем мы хором.

— Канал переплывали?

— Нет!!!

— Ну, молодцы! Ну, умники! А у меня тут для вас сюрприз! Угадайте какой?

— Почта! — кричит кто-то.

— Верно, почта! — Она потрясает над головой пачкой писем и начинает раздавать по одному.

Каждый, кому есть письмо, должен плясать. Вера Алексеевна называет фамилию, и надо плясать. Иначе она не отдаст. Мне тоже есть письмо.

— Пляши!

Я не хочу.

— Нет, нет, даже и не думай — не получишь!..

Я не хочу… Я не умею плясать… Я хочу свое письмо. Письма оплачиваются марками, а не плясками.

— Не задерживай, пляши! — требуют вокруг.

Я пляшу. Ни на кого не смотрю и кое-как пляшу. Получаю наконец свое письмо, разрываю конверт, иду по направлению к столовой и на ходу читаю.

«Как жаль, — пишет мама, — что тебе не выдали той вишни, что я отправила. Что же с ней случилось, не понимаю? Два кило отличнейшей вишни, специально купила на базаре».

Что тут не понимать? Она обдала ее кипятком! Неудивительно, что вишня сгнила в дороге. Ирина Самойловна показала мне — вишня была вся коричневая, пришлось ее выкинуть. Не отдали, чтобы я не вздумала съесть эту гниль. Я даже плакала, так мне было обидно. Но это, конечно, не помогло. Почему другие мамы догадываются слать печенье, вафли, сухари, а моя непременно должна была положить вишню? Ладно, теперь это уже не важно…

«У нас Настя Ананьева, представь себе, отравилась раками. Отец твой достал где-то раков, я их сварила, полную кастрюлю (я обожаю раков), а тут как раз зашла Настя и спрашивает: „Что это у вас?“ Она, оказывается, представления не имела, что их едят. Я уговорила ее взять одного…»

Я переворачиваю страничку:

«Счастье, что сама не успела попробовать. Она-то здоровая баба, и то два дня была, можно сказать, в очень тяжелом состоянии. Но в конце концов обошлось, а я бы, верно, уже отдала богу душу. Ты пишешь, что у вас жарко. Не знаю, я бы этого не сказала. Хотя я сейчас вообще почти не выхожу. Незачем как-то. Нет ни сил, ни настроения. 17-го числа умерла мама…»

Умерла… мама?.. Бабушка?.. Бабушка… умерла?!

Пальцы у меня разжимаются… Что-то очень тяжелое подымается из живота и ударяет в грудь. В то место, где сердце.

Бабушка… умерла…

Синее — голубенькое небо… И в нем три листочка… Три беленьких листика… Трепещут. Нет, даже не трепещут. Лежат… Стоят в воздухе. В голубеньком небе. Три беленьких листа.

Тихо…