Афанасий Мамедов - На круги Хазра

Афик же все успокаивал себя, все решал — струсил он или нет, а может, вполне разумно поступил: «…что с Джамилей станет, она ведь не армянка, дома сидит, с бабушкой, а если завтра приедет, вернется в Баку — поговорим, разберемся…» Тут, как назло, вспомнился вечер у Зули, как они танцевали с Джамилей, как хотелось оградить ее от всего мира и псом бешеным бросаться на любого, кто только посмеет к ней подойти, совершить какой-нибудь героический поступок, все равно какой… Неужели действительно все, на что он способен, это только… И как-то сразу нехорошо у него на душе стало. Чтобы уйти от самокопания, он вдруг кинулся защищать Горбачева. И чем больше Афик сознавал, как далеко, как высоко этот человек от их автобуса, от их СЕЙЧАС, тем проще, человечнее было его заступничество.

— Бог тебя пусть хранит, — сказала водителю женщина с клетчатой сумкой на колесиках, когда они вернулись в Баку. Она сказала на азербайджанском, но с легко узнаваемым завокзальным армянским акцентом.

Шофер выпрямил спину, сощурил усталые глаза, а потом, очистив горло, процедил:

— Иди, старая, с Богом. Живи себе. — И опять посмотрел на Роми Шнайдер, будто все, что делал, он делал исключительно ради нее.

Через разбитое окно просматривался второй этаж дома на противоположной стороне улицы, каменный балкон и женщина, в бигуди и прямо в халатике выскочившая поглазеть на них. Этот дом как-то очень выпирал темным острым углом, тихими огнями квартир, лез на Агамалиева, нарушая законы перспективы, и женщина с ее нескрываемым восточным любопытством тоже казалась ему словно нарочно поставленной сюда Режиссером, но, может быть, это из-за ветра-Хазри, так свободно гулявшего по автобусу, из-за мокрого снега, таявшего на сиденьях.

А вообще, подумал он, через запыленные стекла мир лучше, мир взрослее и умнее как-то…

Автобус был помят. Из радиатора торчал электрод. У передней двери — брызги крови.

Чернел и лоснился асфальт, вспучивая мускулы ближе к тротуару.

Из-за спины, неся за собой красные хвосты стоп-сигналов, проносились автомобили.

Промозглый ветер вольничал между одеждой и телом, добираясь до самых костей. (Разбушевался старик Хазр. Разбушевался…)

Новые энергоемкие фонари, как бы сговорившись, неохотно делились с улицей охранительной желтизной, такой необходимой в это время и в этот час.

Он несколько раз безуспешно попробовал поймать такси. И хоть от стадиона «Спартак» до его дома — пятнадцать, ну, от силы двадцать минут неспешной ходьбы, Афику хотелось как можно скорее пресечь одиночество.

Он постоял еще немножко на дороге, а потом накинул на голову капюшон аляски, повесил пакет на кисть, чтобы можно было обе руки углубить подальше в карманы, и пошел.

Шаг, и перед глазами медленно проплывают искаженные от страха лица попутчиков. Еще один шаг, и он на секунду представил себе, что могло случиться, если бы им удалось ворваться в автобус или перевернуть его. Еще шаг к дому, и уже воображение, пугая своей правдоподобностью, продлевает неуклюжую невесомость пассажиров в момент сальто автобуса. «Но ведь меня же нет среди них, — успокаивал себя Агамалиев, — вот я тут весь, иду целый и невредимый. Все в порядке. Когда приду домой, быстро переоденусь, спущусь к Зульке, она, кажется, сегодня не дежурит, разопьем с ней шампанское…»

Чем ближе оставалось до дома, тем больше он остывал, потихонечку приходя в себя.

На углу дома между Третьей и Второй Параллельными маячила чья-то фигура.

«Странно, — удивился Афик, — почему этот „кто-то“ стоит один?»

Обычно здесь или ниже, на следующем углу, вне зависимости от времени года и погодных условий, собиралась вся местная компашка. Стояли, курили, болтали ни о чем, коллективно проходивших мимо барышень глазами ощупывали, и нахальство множилось на количество повернувшихся в одну сторону голов.

Пройдя вниз еще несколько шагов и узнав его по длинному, до пят почти, кожаному плащу и какой-то особой приблатненной сутуловатости, Афик решил: «Наверное, Джамильку вышел встречать. Ждет. Беспокоится. А она там, она — в Сумгаите! Нет, надо было мне тогда сойти с автобуса, не оставлять ее…»

— Салам, Афик, — остановил его Таир, — давно не видел тебя…

— …кручусь. Дела. — Из-за Джамили, из-за неожиданно возникшего чувства вины он старался не смотреть Таиру в глаза.

— Хорошему мужчине — большие дела. Тут вот как раз одно наклевывается, так что давай, беги скорее за ребятами, собирай наших, на Похлу-Дарьинку [10] Яма дерьма. идем, с армянами разбираться будем.

— Я не пойду. Я не могу.

— В отказ? Ссышь, да? Очко играет, жим-жим делает? Гондон, забыл, сколько раз улица тебя поднимала?

— Я хорошее не забываю. Просто не хочу. Отвали. Мне домой надо.

И тут взгляды их неожиданно встретились. И Афик по глазам Таира понял, что тот уже все знает о них с Джамилей.

У Таира в глазах… но потом он взял себя в руки, ладонью глаза протер и рот свирепо скривил…

— Ты!.. Ты!.. ты в Сумгаит к ней ездил, да? Сука!.. Бля… Лох… Что, приехал, а ее там нет, да? Думал, я молчать буду, думаешь, проглочу, да? Да?! Думаешь, мне фиолетово все…

— …ничего я не думаю… — Афик попробовал остановить этот поток, и один раз у него даже получилось миролюбиво улыбнуться.

— Она моя! — у Таира скрежетали зубы. — Башку тебе за нее отвинчу… порву на части… кишки свои жрать будешь… — И он мать пошел топтать, чтобы Агамалиеву назад уже ходу не было, и живых его вспомнил и мертвых.

Конечно, Афику надо было тут же его и ударить. Но после Сумгаита не поднимались руки. Что-то случилось… А еще это чувство вины перед ним… Нет. Не дралось ему сейчас. Он только за грудки схватил, отшвырнул Таира.

— Афик, бля буду, я тебя, гниду, прямо здесь казню.

Агамалиеву мешал пакет.

— Убери руки… хочешь, идем во двор, там поговорим?

— С кем? С тобой, козлом, говорить? — и Таир пустил в ход уголовную мимикрию.

— Со мной… со мной… — (а сам подумал: «Может, по-мирному разойдемся, может — повезет… вот и у него самого нет-нет, а губы вздрагивают, когда на меня смотрит…»).

— Ну идем. Идем. Ты все равно труп. Тебя и так замочат…

— …о-о-ой, Таир, только без этих дешевых понтов.

А он рассмеялся, нехорошо так спросил:

— Что, не веришь???

Они зашли во двор на Третьей Параллельной.

Это был двор, в котором жила Майя Бабаджанян. Он хорошо знал этот двор. В их дворе этот двор почему-то всегда пренебрежительно называли — ДРУГИМ ДВОРОМ, хотя в этом самом ДРУГОМ ДВОРЕ были точно такие же деревянные лестницы, подвалы, полные крыс, также нестерпимо воняло из двух туалетов… и рядом с ними тутовое дерево… точно такое же, точно такое же… Он даже знал, как зовут злую собаку в этом ДРУГОМ ДВОРЕ — Пэлэнк [11] Тигр. ее зовут…