Афанасий Мамедов - На круги Хазра

Они зашли во двор, а у крана — Айдын и с ним еще двое каких-то ребят, моют лица, пофыркивают, как тюлени, и громко ругаются. Судя по их говору и мохнатым шотландским шарфам, заправленным в двубортные пиджаки (причем одинаковые), ребята эти деревенские или, как называют у нас, — «чушки районские».

Увидев Айдына, Афик подумал: «…нет, Айдышка не допустит, чтобы у нас с ним до драки дело дошло».

А Таир:

— Эй, смотрите, я вам еще одного армянина поймал, — кричит на азербайджанском. И сразу какой-то веселый стал, будто не в его глазах только что слезы блестели.

Афик даже не понял сразу: он, Агамалиев Афик, и… вдруг — армянин!!

И Айдын, Айдын тоже стоит — то ли обкуренный вусмерть, то ли «ужаленный», глаза свои выкатил, ничего понять не может.

Таир подозвал одного из деревенских.

— Мужчина, расскажи ему, — говорит, — что там с вами армяне делали. Расскажи ему все. Пусть знает. И что они с нашими детьми делали, тоже расскажи…

— Ладно, Таир, что ты хочешь? — Вдруг Афику стало все безразлично.

— Я чего хочу?.. Я?! Я?! — Таир в гневе захлебывался, распалялся все больше и больше, искал слова, вел их от затылка к потемневшим глазам, словно окна распахнутым, вел и терял, терял и не находил и был похож на взбесившегося мальчика из пещеры Ташик-Таш. — Я хочу тебя, мразина, в землю втоптать… хочу тебе здесь могилу вырыть, сучара! — А когда руки его…

И Афик пропустил первый удар.

Зрение вернулось к нему, когда его уже повалили и били ногами.

— Гаси его, падлу! Гаси!..

Дальше темнота, световые вспышки, и боль… боль…

В голове, как на пластинке запиленной, все крутилось с подскоком: «Надо бы подняться, самое главное — подняться, встать поближе к мусорным ящикам, к стене, скорее к стене, чтобы спину прикрыть, а иначе забьют, забьют насмерть…»

Но ничего не выходило, не получалось у него. Только колени от земли — и почти тут же падал у мусорных баков, прямо в лужу с крысиным ядом, в которой плавала крышка от конфетной коробки.

Он пробовал поймать тяжелые ноги Таира, свалить его, но — бесполезно. Правда, через некоторое время ему все ж таки удалось ухватиться за мусорный бак, падая, стащить его. Тут же один из деревенских поднял бак, на мгновение задумался, сделал шаг вперед и бросил его на Агамалиева. Бак упал ребром. Афик сам, изнутри себя, услышал, как треснули кости его стопы.

Полузаплывшими глазами он искал Айдына.

Почему-то сейчас, когда все кружилось и сливалось, а в глазах плыли золотые кольца, красные и зеленые пятна, именно сейчас ему нужно было увидеть его. Очень. Очень нужно. Увидеть его и крикнуть на весь двор, что он — шакал.

Бросили в лужу крысиного яда.

Приставили к стене…

Таир расстегнул плащ…

— Опусти ствол! Ствол опусти! — услышал он голос Айдына через храпы, тяжелое дыхание, шлепанье ног…

Но Таир оттолкнул его. Щелкнул затвором…

Темный отполированный звук!.. Схватило под ложечкой и в паху все сжалось.

— На колени!.. — Таир навел самострел. — На колени становись, пидор гнойный!

«Нет-нет, не выстрелит он. Я же знаю этот двор… Я знаю этот самострел. Малокалиберный. Сам ведь ножку от стула отпиливал, подгонял под ствол, пристреливали его вместе с Айдыном… Нет. Он не выстрелит. Вон — дерево тутовое… голое дерево… один листочек всего скукожился… один, всего один, на все дерево… я знаю этот двор уже двадцать пять лет. Эти мусорные ящики… отрыжка двора: луковая шелуха, менструальная вата, поломанная шариковая авторучка, дохлая крыса с прилизанным боком, гнилые стебли цветов, яичная скорлупа, целлофановый пакет, женский сапог на платформе, окурки в селедочном жире… в нашем дворе наверняка такая же лужа крысиного яда… все дворы отрыгивают одинаково… в нашем…»

Айдын Таира за руку…

…движение по вертикали…

…успел крикнуть ему: «долбаеб»…

…выстрел… (растворился в колодце двора).

Душераздирающий вопль из окна:

— Милис-ссия! Милис-ссия! Вахсей! Убивают!!!

— Сизин анасыны… атасыны… ай, ограшлар… — и хозяин выпустил злую собаку, и та понеслась, понеслась, долгожданная, по деревянным ступеням, по деревянным ступеням, вниз, вниз, хриплым лаем заливаясь…

— Выйдешь отсюда через десять минут, — сказал Таир. — Запомни, я тебе все равно кишки выпущу.

Айдын попробовал отогнать пса, все норовил стволом в ее пасть хрипатую, а потом… потом выстрелил он.

Пэлэнк споткнулся. Заскулил, упал. И вдруг… смутился, будто стыдно стало за то, что скулит. И дальше лежал Пелэнк тихо и только вздрагивал.

Деревенские, отскочившие от собаки, теперь кинулись к воротам, за Айдыном и Таиром.

А хозяин собаки, почетный член клуба собаководов, дядя Ибрагим, наматывал на кулак брючный ремень и… Жена его, Джейран, хватала мужа за рубашку и звала милицию.

Больше всего Афику хотелось опорожнить мочевой пузырь.

Не обращая внимания на хозяина собаки, на его жену и соседей, теперь уже смело удовлетворяющих дворовое любопытство из раскрытых настежь окон, он сделал это прямо у тутового дерева. И пока не иссякла струя, пенившая землю, все смотрел и смотрел на тот, один-единственный лист на дереве. А потом, преодолевая боль в ноге, тихо поковылял вниз — к дому.

Через каждые пару шагов останавливался, дыхание переводил, смотрел, сколько еще осталось до угла.

Ой, но были же, были у него замужние женщины, и не раз, и ни разу раньше не возникало чувства вины, почему именно сейчас? Почему? Казалось, не возникни оно в самый неподходящий момент, разделал бы Таира под орех. Дрался же он с ним в школе и всегда выходил победителем. Не боялся, даже когда Таир из восемнадцатой школы на него ребят блатных позвал.

В правом ботинке хлюпало.

«Крысиный яд, — подумал Агамалиев, — но почему тогда в другом ботинке?.. ничего-ничего, надо только до дома…»

Он посмотрел на небо.

В разрывах туч так близко оно было.

Снег больше не шел.

Луна — скопление холодных атомов — висела над куполом цирка. Как раз над тем местом, куда звал его Таир, над Похлу-Дарьинкой…

Почти у самых ворот дома проезжавшие в сторону метро «Низами» два патрульных БТРа заметили его.

Одна машина остановилась, другая дала задний ход, развернулась, подъехала.

— Армянин? — крикнул офицер.

— Нет. Пока еще нет. — Агамалиев почему-то разозлился на офицера, уж больно хозяйский вид он имел, будто у него ключи от всех дверей Города имеются.

— Санек, глянь-ка на этого чайника, — сказал он второму, в неуставной вязаной шапочке до самых глаз, — ты же их отличаешь…

— На морду его посмотрите, как я отличу? А ну его… Чурека он и есть чурека.

— Эй, отморозок, тебе куда? Далеко? Дойдешь? Или как? А то смотри, можем к ментам или в больницу?..

— Не надо. Вот мой дом.

— Ну как знаешь. Давай, попилили, Санек! — скомандовал он.