Леонид Гиршович - Арена XX

– Ты мне муж? У врача записано, что меня избил муж. Нет, отвечай, ты мне муж? Я здесь пробуду год или два. Умные люди большие деньги бы заплатили, чтобы здесь пожить. Я открою свой театр. Так что не ждите меня.

Она принялась за конфеты, набила ими полный рот.

– Соломинка, никто же их у тебя не отнимает.

– Надо съесть, пока ты не ушел. Потом отнимут и прибьют. Знаешь, как здесь бьют? Я вся в синяках.

Она перепачкалась шоколадом: рот, руки, халат. Марк Захарович отвернулся, чтобы этого не видеть.

– Лилечка просила тебе привет передать.

– Пусть разучит что-нибудь хорошенькое. Здесь выступают артисты. Я устрою так, что ее тоже пригласят. Я вместе с ней выступлю: «А как лег в могилу царь…».

У дома Марк Захарович столкнулся с Лилечкой.

– Ну что мама?

– Ей уже лучше. Она просила тебе передать, чтоб ты занималась.

– А я что делаю? – несмотря на теплынь, она в вязаных варежках. За тесемки держит черную папку с оттиснутой на ней лирой. Марк Захарович солгал ей, сказав, что у матери двухстороннее воспаление легких и она лежит в университетской клинике. То, что в живых не осталось ни одного из свидетелей (так ведь?), продлило срок хранения этой лжи.

– Тепло же. Простудиться в такую погоду… – сказала Лилечка с эгоистическим безразличием отрочества. В детстве взрослые ей задавали дежурный вопрос (ле тем дю жур): «Кого ты больше любишь, папу или маму?» – «Папу, – отвечала она, – а мама у меня запасная».

Когда на другой день после роковых поминок, о чем уже говорил весь город, она как ни в чем не бывало пришла в школу, к ней все кинулись в ужасе – к которому примешивалось любопытство:

– ?!

– А что? – пожимала она плечами. – Мама ведь там не ела, она с воспалением легких попала в больницу.

– Ну, ей крупно повезло.

Чувствуется разочарование (даром, что школа – «селект»; или как раз недаром: когда этикетка говорит сама за себя, на ней «селект» не напишут). Завистниц полкласса: и то, что отец имеет дело с золотыми коронками, и то, что по всем праздникам ее усаживают за рояль.

Касательно золотых коронок. Гребень, вычесывавший золотую перхоть у населения, естественно, не обошел стороной «дом Козыря», он же дом пятнадцать по улице Комсомольца Карпова. «Золотуха идет» – так говорилось об огепеушной страде. К Марку Захаровичу пришел человек и предложил золотые монеты. Только Марк Захарович его выпроводил, как угодил в воронок.

По-над городом кружили воронки, неприлично набивая себя «лоби-тоби». Потом ехали на пристань, вытряхивали карманы и отправлялись за следующей партией. Старая таможня наполнялась мужчинами положительными, семейными, с хорошо развитым собственническим инстинктом. Этот инстинкт надо было в них убить, не убивая их самих. Задачка для Вильгельма Телля. Инстинкт будет прикидываться, что мертв: «На, вот, последнее отдал». Не верь – подранок, яростный, сопротивляющийся. Надкусишь яблоко и снова ставь на лоб, целься. Самое сложное – распознать: когда действительно нечего кусать, последнее, а когда, хоть и пишет жене, дескать отдай всё, не только то, что за вьюшкой, но и позади выгребной ямы, – а вот про ножку стула ни единым словом.

Первым старателем Казани был комиссар 3-го ранга госбезопасности Мудров, приземистый, бритоголовый, загривок в три пальца, хитрые злые глазки, клок щетины под пятачком. Недоставало пары клыков снаружи. Такой внешностью, недвусмысленно анималистической, не только детей пугать, но и родителей. Обыкновенно эстафета свирепости передавалась по должностному склону: ужаснись и передай подчиненному. Но тут вопреки субординации вершина непосредственно снеслась с основанием. Это как если бы крыша рухнула. Когда в таможенном пакгаузе сделалось тесно (что уже бывало – только от товаров, не от людей), Мудров собственноручно ударил заступом.

Он появился, стуча сапогами по цементному полу. Установилась напряженная, исполненная страха тишина. Исторический штык-трехгранник потеснил полоненных, мужи утрамбовались. Комиссар обернулся и коротко что-то сказал сидевшему за столиком писцу в гимнастерке. Тот вышел и вернулся. Какое распоряжение было отдано? Какими понятиями оперирует власть внутри себя? (А вепрь-то всего-навсего забыл свои пилюли.)

– Значит, так… – он достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги и надел очки. – «По решению коллегии УГБ Татарской АССР нетрудовой элемент, не вовлеченный в социалистическое строительство, подлежит мобилизации на разгрузочно-погрузочные работы. Освобождаются лица, полностью…» Поняли? Полностью, без утайки… «Освобождаются лица, полностью передавшие пролетарскому государству свои частные накопления в золоте, в серебре, в ювелирных изделиях, в драгоценных камнях, в иностранной валюте. Условия труда и содержания призваны ускорить процесс сдачи нетрудовых накоплений». – Мудров сложил бумагу и сверкнул клыками: – И пусть каждый помнит народную пословицу: «Не откладывайте на завтра то, что можно сделать сегодня».

Золотоотдача началась. К писарскому столу потянулись люди.

– Фамилия, отчество, имя? – это было время великого экспериментирования во во всем.

– Брук Захарович Марк.

– Местожительство? Род деятельности?

Ответил, что дантист.

– Пишите жене…

– Это невозможно. Она в психоневрологическом диспансере на улице Ершова.

– Пишите матери, теще…

– Их нет давно. У меня на руках дочь, школьница, одна дома, понимаете?

– Как же не понять, гражданин Брук, – вмешался военный, до сих пор молчавший. – Разгр у зите несколько барж, а там супруга поправится, дочка подрастет. Следующий.

Хватило и одного «Матроса Маркина» с партией многослойной фанеры для авиазавода, чтобы Марк Захарович согласился написать жене.

«Соломинка родная, надеюсь, тебе лучше и скоро ты будешь дома. Я тоже сейчас не дома, а уже сутки, как мобилизован работать физически на пристани. Меня беспокоит Лилечка, которая вернулась из школы, и никого дома. Надеюсь, Клава покормила ее. Срок моей мобилизации кончится, когда я сдам то, что спрятано в Лилечкином пианино и в тайничке под плинтусом, помнишь, я выпилил кусочек плинтуса и заложил снова? Надо сдать все, полностью без утайки . Я очень надеюсь на твое благоразумие в этом вопросе. Ведь речь идет даже не обо мне, а о нас всех и в первую очередь о Лилечке. Ужас берет от мысли, как она там. Твой Маркуша».

– Ну, сочинитель, целый роман сочинил… Кому? На деревню дедушке?

Марк Захарович потрусил перышком в воздухе, прежде чем надписать: «Гр-ке Брук Саломее».

– Только я говорил уже, что моя жена сейчас на излечении в психоневрологическом диспансере на улице Ершова.

– Разберутся.

Разобраться было легче легкого. Больнице еще только предстояло стать тюремно-психиатрической, а в отделении для врагов народа белые халаты уже отождествлялись с синими галифе. Кому разбираться – было.