Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

Декорум был соблюден. Она уезжает на свадьбу к сестре. Он не едет, не может оставить дела.

Ох! Сыновнее непослушание обернулось ему жопой. Год назад в этой же комнате: мать сидит прямая, губы сжав, демонстрирует профиль лица. В глазах стоячая вода. А тетя Бланка, тоже в черном после смерти мужа, шипит по-болгарски:

— Посватать дочку вольфензона, аронзона, рубинзона… Что, своих денег мало?

Муж Бланки не больно преуспел, своей семье не оставил навару — вот она и считает деньги в чужих карманах.

— Х а лас! — это было арабское словцо, привезенное им из Палестины. — Я женюсь на Сарре.

Проходят заповедные девять месяцев, жена за стеной пакует чемоданы, чтоб отбыть восвояси. «Жопой! Жопой! Жопой!» Мысленному взору представляется «Гарем султана»: на сцене танец жопы в сопровождении бубна и скрипки под рукоплескания публики.

— Вольфензон а ! Аронзон а ! Рубинзон а ! — зазывно, как на базаре, выкрикивала Бланка с нажимом на «зон а » [1] Зон а — блудница ( евр. ). Здесь и далее примечания являются частью авторского текста. — Л. Г. . — Подумай о своих сыновьях. Что им будут говорить, кто их мать. И все ради денег?

Но пролившийся на Хаима ушат золотых существовал лишь в воображении бедной Бланки. Аронсон за своими дочками не давал ни пиастра. Это-то и жгло материнское сердце: ни свата, ни сговора, ни брачного контракта, тьфу!.. Лучше б сама приискала подходящую. Облагодетельствованная свекровью, та бы стлалась, как трава.

— Авраам-авину женил сына на дочери своих земляков, — сказала мать, не поворачивая головы. — А ты берешь себе в жены «зогтер-махтер».

А Сарра жаргона в детстве и не слыхала. Взрослые стеснялись: уж лучше по-румынски, если не знаешь по-французски. Жаргону выучилась, когда м о сковиц набежал от погромов.

— Верность румынских евреек ночует в постели соседа, — продолжала мать. — Ее никто не брал до двадцати пяти аж, — и это age его взорвало.

— Бастэ! — зарычал он по-эспаньольски. — Халас! Разговор окончен!

Лучше не думать, когда и с кем Сарра лишилась своей чистоты. Новообращенный сионист, он выказывал в глазах своих новых палестинских друзей сочувствие к нравам, обновленным близостью с природой, с землею, да еще Святой…

Вот первое впечатление от Святой земли — Эрец Акодеш. Перед железнодорожной станцией откуда ни возьмись появился человек могучего сложения с флагом на двухметровом древке. На белом шелке золотом выткан лев и надпись: «Иудея». Какое-то время он расхаживал молча, затем принялся выкрикивать на идиш [2] «ИДИШ и йидиш, нескл. , м. /от нем. judisch — еврейский/ (лингв.). Современный еврейский язык, имеющий в своей основе немецкие наречия, являющийся родным языком евреев средней и восточной Европы». (Толковый словарь русского языка под редакцией Д. Н. Ушакова, 1935 г.) Помня, что склонять «идиш» не было принято в русском языке до начала антиеврейской кампании в СССР, а также имея на сей счет некоторые соображения, я следую Ушакову. По крайней мере, в этой книге «идиш» не прирастает падежными окончаниями. и по-еврейски: «В борьбе обретешь ты право свое!» Это был человек-легенда, человек-лев — Михл Гальперин из Вильны.

Легенда гласит. В Хайфу приехал цирк дрессированных хищников, и укротитель обратился к публике: «А слабо, почтеннейшая публика, одному из вас войти в клетку этого льва?» Мусульмане молчали. Тогда он спросил у христиан: «А вам, господа потомки первых христиан, слабо войти туда вовнутрь?» Все христиане как воды в рот набрали. «Евреям я не предлагаю, вы же понимаете». Все расхохотались. Но тут поднялся с флагом Михл Гальперин — без флага он не выходил из дому — и направился к клетке. «Отопри!» Лев зарычал, на это Гальперин издал такой грозный рык, что зверь сразу присмирел. Такая вот история.

Хаим представился: кт о он, чт о он. О чем-то спросил. Гальперин отвечал дружелюбно и вполне здраво, но на полуслове пошел дальше, обеими руками держа впереди себя двухметровое древко с высоко развевающимся флагом. «Еврей, в борьбе обретешь ты право свое!» еще долго доносилось издалека.

С Саррой они как лбами столкнулись — на селекционной станции ее брата, известного на весь мир агроевгеника. Его знали даже в Америке. У дверей конторы стоял автомобиль.

— Совсем как перед резиденцией Джемаль-паши, — польстил Хаим знаменитому ученому. — Паша не в претензии?

— Нет, — сказал Арон (так он просил себя называть. «Никаких „эфенди“, никаких „мосье Аронсон“ или „адони“, у нас сансэремони»). — Его высокопревосходительство вынужден предпочитать немецкие марки. Хотел французские, да не вышло. Это «рено» я купил у него.

— Хаим, — представился Хаим Аврамов, без церемоний так без церемоний. А по-турецки он был Хаим Авраам.

Они обменялись рукопожатием. Рука руку не моет, рука руку испытывает: у Хаима она жесткая, крепкая, у Арона мясистая, тяжелая.

— Чем могу тебе помочь? — спросил Арон.

Вопрос, который Хаим должен был задать Арону — да и любому в Эрец Исраэль, раз приехал «помогать».

— Я член попечительского совета «Маккавеев» Константинополя. Увлекаются ли атлетикой в Святой земле? Я побывал в нескольких факториях. Михаэль Гальперин мне указал на «Зихрон-Жакоб».

— Рыкающий Лев Иуды? С этим к моему брату Александру. Если хочешь, подожди меня. Я сегодня еду в Зихрон-Яков и тебя прихвачу. Осмотри пока развалины крепости.

— Мой проводник меня уже свозил.

«В 1250 году в Шато де Пелерин супруга плененного Людовика Святого родила сына», — прочитал Хаим в бедекере.

Арон похож на ученых чудаков, с головой ушедших в науку. Благодушным взглядом окинул гостя — с ног до головы: от надушенных усов до белых носов его щегольских двухцветных штиблет.

— Ты чем-то промышляешь?

— «Хаим Авраам. Складирование и поставки кожи».

— Короче, военные поставки.

Сладко было отдаваться этой непристойной простоте нравов вместо подобострастной обходительности: для начала справиться о здравии, воздать должное вкусу, с каким обставлен дом, вкусу напитка, который подан, — кофе или шербету, и потом лишь между прочим коснуться интересующей тебя темы.

— Да, — отвечает Хаим, — для мешинников сейчас благоприятное время. А тут еще Энвер-паша ввел изменения в устав: шерстяные обмотки будут перехватываться кожаными ремнями на манер римских калиг.