Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

У меня сохранилось впечатление, что Мэрвин всегда изумлялась, когда узнавала, что я все же умею кое-что делать, и ее удивление, больше, чем что-либо другое, заставляло меня чувствовать себя счастливым. Так произошло и в тот вечер, когда она узнала, что я играю в сквош, потом когда она обнаружила, что я умею управлять яхтой, и когда я пригласил ее покататься верхом в Центральном парке. До сих пор не могу сказать, почему ей так хотелось научиться ездить верхом.

Как-то в воскресенье мы встретились с Билем за городом и после завтрака сыграли три партии в теннис. Мэрвин наблюдала за нами. Игра не представляла особого интереса, поскольку я играл лучше Биля.

— Видишь ли, я брал уроки игры в теннис с одиннадцатилетнего возраста, — объяснил я Мэрвин.

— Выходит, ты получал уроки на все случаи жизни, да?

Я предложил Мэрвин заниматься с ней, но она отрицательно покачала головой.

— Нет. Нужно было начинать с детства. Ведь ты, дорогой, получил все это, когда был еще совсем юным.

Когда мы возвращались в город в моем маленьком автомобиле, я спросил, почему она вдруг стала такой молчаливой.

— Просто думаю. От всего этого я становлюсь ревнивой.

— От чего именно?

— Не важно. На меня действует даже то, что ты умеешь управлять машиной. Я нехорошая сегодня, но это пройдет. Всем женщинам время от времени случается быть нехорошими.

— Но ты-то никогда такой не бываешь. Может, я сделал что-нибудь не то?

— О нет! Конечно, нет. Я не знаю случая, когда бы ты сделал что-нибудь плохое. Ты слишком бесхитростный человек.

— Тогда в чем дело, Мэрвин? Ты же знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете.

— Гарри, ты уверен в этом?

Мы подъезжали к парому, и я смог продолжить разговор лишь после того, как благополучно поставил машину и выключил мотор.

— Я скажу тебе кое-что, Мэрвин, и хотел бы, чтобы у меня хорошо получилось. Всякий раз, когда я вижу тебя, мне все кажется лучшим, чем казалось вчера. Получается нечто вроде сложных процентов. Ценность всего, что мы храним, постоянно увеличивается.

— Или нечто вроде пьянства. Хочешь выпить только рюмку, а потом тянет еще и еще.

— Ничего похожего, потому что тут никакого похмелья по утрам не бывает.

— Любимый, ты очень мил, но трудно быть искренним, когда любишь. Очень трудно. Такое настроение иногда появляется у меня внезапно. Иногда же я просто боюсь.

— Но у тебя нет никаких причин бояться.

— Меня пугает даже, когда я вижу, что ты умеешь делать то, чего не умею я. Все эти мелочи как-то отдаляют нас друг от друга.

Я взял ее за руки и рассмеялся.

— Вот видишь, какая я гадкая, — продолжала Мэрвин. — Женщины ко всему относятся серьезно.

Я помню, как остро пахло на пароме лошадьми, как тянуло от Гудзона сыростью; помню, как, двигаясь нам навстречу, разрастались очертания зданий в деловой части города; помню, как их внезапно осветило солнце и как брызнули огнем стекла окон.

— Мэрвин, давай поженимся, — сказал я.

Она промолчала, но ее рука еще крепче сжала мою.

— У меня плохо получается, — продолжал я, — когда я должен что-то скрывать от людей.

— Это верно.

— Я хочу, чтобы все знали о моем чувстве к тебе.

— Дорогой, не будем сейчас об этом говорить. Это… может испортить все.

— Ничего это не испортит. Мэрвин, мы обязательно должны переговорить, боюсь, что в противном случае дальше так продолжаться не может.

И тут я понял, что эта мысль все время не выходила у меня из головы: да, так дальше продолжаться не может, невозможно, чтобы так продолжалось дальше.

— Понимаю, — согласилась Мэрвин. — Нам надо как можно скорее все решить. Я ведь тоже все время думаю об этом, но разговор у нас будет трудный. Есть люди, которых я не знаю, и вещи, о которых мне ничего не известно. Как-нибудь мы поедем в Мериленд или еще куда-нибудь — вот тогда и поговорим обо всем. Мы поедем также повидать твою семью… Но сейчас не будем начинать разговор.

Я часто размышляю, что произошло бы, если бы я не считал тогда, что время терпит и что мы можем подождать. Мне всегда казалось, что время движется как-то странно, то убыстряя, то замедляя бег. Во всяком случае, о часах, проведенных с Мэрвин, у меня сложилось такое впечатление, будто я смотрел из окна мчащегося поезда на местность, которой никогда бы не устал любоваться.

В ту осень я как-то взял Мэрвин с собой в Нью-Хейвен на футбольный матч, в котором участвовала команда Иэльского университета. Мы сидели на трибунах вместе с моими однокурсниками и в перерыве, как обычно бывает на таких матчах, встретили много знакомых. Здесь Мэрвин и познакомилась с Кэй Мотфорд. Кэй приехала из Бостона вместе с Джо Бингэмом. На ней был отделанный енотом костюм и шляпка с красным пером; как всегда, она держалась очень прямо. На ее лице все еще сохранялись следы летнего загара, глаза у нее блестели, губы были решительно сжаты. Я услышал, как она сказала Бингэму: «Джо, здесь Гарри!» — и я выпустил руку Мэрвин.

— А знаете, Гарри, — обратилась Кэй ко мне, — я как раз думала, смогу ли увидеть вас здесь. Джо не может объяснить мне правила игры.

— Надо бы понимать их, если уж ты пришла на матч, — вмешался Джо. — Все очень просто. Каждая команда попеременно владеет мячом и стремится четыре раза забить гол.

— Это я знаю. Ты уже пытался объяснить мне, — ответила Кэй, которую обычно интересовало все, что угодно, только не сама игра. Я заметил, что она внимательно рассматривает Мэрвин, как женщины всегда рассматривают спутницу знакомого мужчины. Она окинула взглядом шляпку Мэрвин, ее перчатки и, наверно, подумала, что все это слишком уж крикливо.

— Мисс Майлс… Мисс Мотфорд, — познакомил я их, и они пожали друг другу руки.

— Привет, Мэрвин, — сказал Джо, и я перехватил взгляд Кэй, брошенный на Бингэма.

— О, вы знакомы с Джо? — спросила Кэй.

— Да, — ответила Мэрвин. — Мы как-то все трое обедали в Нью-Йорке.

— О! — повторила Кэй. — Вы должны заставить Гарри свозить вас в Бостон.

Мне не понравился тон ее последних слов. Я почему-то всегда нервничаю, когда начинают разговаривать встретившиеся впервые женщины.

Когда мы спускались по лестнице трибун, направляясь к своим местам, Мэрвин спросила:

— Гарри, надеюсь, я выгляжу вполне нормально? Ты не находишь, что я одета крикливо?

— Что ты! Конечно, нет.

— Уж я-то не оденусь так, будто собралась играть в травяной хоккей, если иду куда-нибудь… Как, по-твоему, они помолвлены?

— Вполне возможно, если он привез ее с собой.

— А она хорошенькая.

— Кто? Кэй?

— Да, если бы умела одеваться.

— Не понимаю, как ты можешь называть ее хорошенькой! — воскликнул я.

— У нее такие ясные глаза. К тому же каждая женщина кажется хорошенькой, когда хорошо проводит время.