Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

Змея пытается выползти из кровати, но что–то ее не пускает.

Змея боится за своего отца.

Змея его слишком долго искала.

Змею лишили его еще в детстве.

У змеи не было детства.

Он не покупал ей игрушки, он не подбрасывал ее в воздух.

Он не целовал ее на ночь и не повышал на нее голос.

Он не водил ее в зоопарк и не провожал в школу.

У меня не было отца и ничего этого не было.

И это мой отец, а не Майи!

Пусть он — дерьмо, старый похотливый павиан.

И моему мужу тоже снится всякое дерьмо.

Зачем ему сейчас снится мой отец?

Зачем они сидят на какой–то маленькой площади в тени большого ветвистого дерева?

На площади в другой стране — я даже догадываюсь, где это.

Вот только не могу вспомнить, как она называется.

Во сне очень часто ты не можешь вспомнить, как называется то или другое.

И еще во сне часто хочется кричать.

Я тоже была в этой стране.

Может быть, что и в этом городе.

И на этой площади.

Мне знаком этот ресторанчик.

И я видела этого официанта.

Уже видела.

Я помню его лицо и тоненькую ниточку усов.

Он был в белой рубашке с короткими рукавами и в черных брюках — они все так ходят.

И отец заказывает ему что–то, только я не слышу, что.

Я вижу, но не слышу, у змеи нет слуха, змея глухая, как и все змеи.

Мне надо заползти на это дерево, обвиться вокруг веток и свесить голову вниз.

Свою маленькую очаровательную головку с двумя темными точками глаз.

У Майи они зеленые, у меня — карие.

Я убила Майю, там на дискете, это сделала я, сейчас–то я могу признаться.

Потому что она считала, что он — ее отец.

Но это не правда, это мой отец и сейчас он сидит за столиком под деревом и ждет, когда официант принесет заказ.

Мой муж тоже ждет и они о чем–то разговаривают.

Я свешиваюсь с ветки еще ниже, они меня не замечают — здесь никогда ведь не было змей.

Которые пьют по утрам кофе и превращаются в женщин, которые любят, когда их любят.

Мы все любим, когда нас любят.

А значит — когда нас убивают.

Как я убила Майю.

Как кто–то хочет убить моего отца.

Как хотят убить и меня.

Появляется официант, он возникает в ореоле солнечного света, будто просто переступает через него. Только что не было и вот — есть.

Он несет поднос, на подносе две тарелки и две большие кружки.

Они будут есть и будут пить пиво.

Странный сон, дурацкий сон, зачем он, зачем Седой вновь повернул этот проклятый рычажок?

Мне надо проснуться, я опять чувствую, что мне надо проснуться, но не могу и сваливаюсь с дерева, хотя никакой площади подо мной уже нет.

Как нет и отца.

И мужа.

Опять тот же самый пляж.

И опять раковины рапанов, панцири морских ежей и дохлые тушки каракатиц.

И опять — морские звезды.

Множество морских звезд, медленно шевелящих лучами.

Пятиногие и шестиногие.

Пять лучей и шесть лучей.

Шевелящихся.

Подрагивающих.

Переползающих с места на место.

Так медленно, что это почти незаметно.

И моя мать, лежащая на спине прямо поверх всей этой мерзости.

Она абсолютно голая, непристойно голая, вызывающе голая.

И у нее закрыты глаза.

И все та же чайка, что пыталась клюнуть моего отца, сейчас парит над ней.

Если мать откроет глаза, то чайка резко бросится вниз.

Она думает, что глаза — это рыбки.

И их надо клюнуть.

Одну рыбку и другую рыбку.

Как я выклевала глаза у Майи.

Ее прекрасные зеленые глаза, которые мне вдруг так постыдно захотелось поцеловать.

Но сейчас целовать нечего, лишь пустые, кровоточащие глазницы.

Скоро такие будут и у моей матери.

Она вдруг шевелится, а потом садится.

Ветер обдувает ее со спины, мне видно, как он колышет ее волосы.

Я никогда еще не видела мать такой красивой.

Я понимаю, что нашел когда–то в ней мой отец.

Любой отец, этот ли или другой, тот, о котором я действительно ничего не знаю.

У нее сильное тело, к такому хочется прижаться и раствориться затем без остатка.

Наверное хочется — мне трудно судить за мужчин.

Мать встает и идет в сторону моря.

Опять сильно мигает, эти вспышки света сведут меня с ума.

Я пытаюсь найти змею, но не вижу.

Она то ли уползла, то ли сдохла.

А может, затаилась под каким–нибудь камнем.

Если начать их переворачивать, то змея может рассердиться и броситься.

Когда нас сильно допекают, то мы бросаемся так же — внезапно и сразу.

Если этот сон не закончится, то я не выдержу.

Я умру прямо во сне и тогда никому не придется меня убивать.

И любить больше тоже никому не придется.

Мать подходит к воде и пробует ее ногой.

Почему моему мужу снится моя мать?

Или это уже мой сон?

У него — свой, у меня — свой.

И они пересекаются.

Вползают друг в друга, становятся одним целым.

Только перепутанным и непонятным, как паззл.

Головоломка. Кроссворд.

Мать все еще пробует воду ногой.

Потом заходит в нее и медленно идет в сторону горизонта.

Отец с мужем заканчивают пить пиво и расплачиваются.

Змея удовлетворенно заползает под большой камень.

Мать бросается в воду и плывет.

Отец с мужем встают из–за столика и идут к выходу с площади.

Там, у какого–то здания, в тени, стоит молодой парень и торгует картинами.

А может — картинками.

Чем–то, что я плохо вижу.

Змея сворачивается клубочком и засыпает.

Змеям не снятся сны.

Змеи спят без сновидений и даже не закрывают глаза.

Или закрывают?

Зато у Майи глаза закрыты и мне по прежнему хочется их поцеловать.

Я не могу больше выносить эти сны.

Для одной меня этого слишком много.

Седой как чувствует, свет в левой комнате вновь отключается.

Я облегченно вздыхаю и спокойно поворачиваюсь на правый бок.

И сплю.

Как спит муж.

Как спит мой отец.

Как спит Майя.

Как спит моя мать.

Как спит, не закрыв глаз, змея под большим и уютным камнем.

И уже до утра.

Сквозь сон я чувствую, как муж встает и начинает собираться на работу.

И я опять его не провожаю — я не могу встать, но он не против.

У меня не открываются глаза, и отчего–то болит все тело.

Но все равно надо вставать — хотя бы для того, чтобы начать собираться.

Через три часа он заедет за мной и повезет в аэропорт.

А Майя уже будет ждать там.

Или мы поедем вместе?

Вначале он заберет ее, а потом они заедут за мной?

Я медленно сползаю с кровати и пытаюсь найти тапочки.

Куда–то засунула вчера, стремясь побыстрее нырнуть к нему под одеяло.

Он заглядывает в комнату и говорит: — Привет!

— Привет! — отвечаю я и заглядываю под кровать.

Со стороны это, должно быть, смотрится ужасно: голая женщина, стоящая на четвереньках и засунувшая голову под кровать.

Под кроватью валяется тапочек. Один. Второй где–то в другом месте.