Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

А Бротиган уже напрямую имеет отношение ко всем этим меморуингам, хотя бы потому, что и сейчас я люблю его перечитывать, а писал он так странно и обаятельно, что временами даже хочется если и не взять его прозу за образец, то, по крайней мере, невзначай воспользоваться его замечательной интонацией, что, на самом деле, я сейчас и делаю.

NB:

Заппа умер от рака простаты, а Бротиган разнес себе голову из ружья.

Это для тех, кому хоть что–то еще интересно.

А первый раз с Бротиганом я столкнулся осенью 1976 года, когда ехал в поезде Хабаровск — Биробиджан, билет у меня был до станции Смидович(и), я был в новом исландском свитере, да еще и новых джинсах, купленных матушкой на какой–то дешевой распродаже в Италии и присланных мне почтой уже из Москвы. Штаны, видимо, были «для дам», без задних карманов, но я все равно тащился и от новых штанов, и от нового, до безумия колючего, свитера, сидел на боковом сидении, смотрел, как за окном распадаются на мельчайшие части пейзажи поздней приамурской осени, параллельно листая утащенный перед командировкой — не по своему ведь желанию поехал я в Еврейскую Автономную область, в поселок то ли Смидович, то ли Смидовичи — со стола начальника последний на тот момент, августовский номер журнала «Новый мир».

И начал читать в нем «Круглые сутки нон–стоп» Василия Аксенова.

Прежде всего потому, что это был Аксенов — вроде бы кого тогда в России еще было читать? Ну и следующая причина — потому, что написано про Америку и за Америку, так что это следовало не просто пропустить через себя, а выучить, вызубрить, отложить навсегда в каком–то из кластеров того жесткого диска, что именуется мозгом. И то ли перед переездом через Амур, то ли сразу после, когда поезд, погрохатывая, уже стаскивался с моста, я — по всей видимости — наткнулся на следующий абзац:

«Теперь я читаю по–английски и открыт для влияний и Бротигана, и Воннегута, и Олби, и я, признаюсь, испытываю их влияния почти так же сильно, как влияния сосен, моря, гор, бензина, скорости, городских кварталов. Хочется увидеть писателя, свободного от влияний. Какое, должно быть, счастливое круглое существо!»

Сам я по–английски тогда не читал, но имена Воннегута и Олби знал, да и про писательские влияния уже имел понятия, хотя бы про то, как на этого придурка в джинсах без задних карманов и в толстом, да еще до омерзения колючем исландском свитере умудрялся влиять автор читаемого на тот момент текста, так что незнакомое имя вначале щелкнуло, а потом затаилось невостребованным файлом на долгие–долгие годы.

Пока в 1984 его не обронил при мне в милом и понтовом разговоре Борис Гребенщиков, который в самом начале 1985 года и выдал мне на время бротигановскую «Ловлю форели в Америке», на английском, естественно, языке, и в том же восемьдесят пятом я дал ее почитать Илье Кормильцеву, который внезапно начал ее переводить.

Так что если бы я не поехал в командировку и не прочитал в поезде «Круглые сутки нон–стоп» Аксенова, то не исключено, что переводчиком Кормильцев бы не стал, а я бы не начал писать эти самые меморуинги.

Хотя бы в том виде, в каком я это сейчас делаю.

Вроде бы, непонятно про что…

ТОЛЬКО ВОТ — КОМУ НЕПОНЯТНО?

Если опять вспомнить фразу Шекли, то все абсолютно логично: я просто пытаясь поймать какие–то ассоциации и распутать их, дабы сложить хотя бы отчасти внятную картину уже на сколько–то процентов прожитой жизни.

И боюсь, что побольше, чем наполовину.

А из поселка Смидович(и) я уехал ровно через сутки, отужинав перед поездом в типичном вокзальном ресторане, и даже помню, что было в меню:

ШНИЦЕЛЬ!

Отвратительного, между прочим, вкуса, хотя какими шницелями еще могли кормить на подобных станциях почти тридцать лет назад?

Что же было на гарнир и чем я запивал все это безобразие могу только предположить: на гарнир была пережаренная картошка, а запивал я все это водкой.

Когда Бротиган разнес себе голову из ружья, то перед этим выпил бутыль крепкого калифорнийского вина.

А Заппа практически не пил.

Так что причем тут все это — одному богу известно!

Вообще–то из всего этого чуть не состоялся роман, который так и должен был называться:

«Полуденные песни тритонов».

Вначале, правда, было «Послеполуденные…», но потом я решил, что это уж слишком и произвел коротенькую операцию по удалению пяти первых букв в начальном слове.

Роман я лениво придумывал весь томительный август, и даже сообразил первую фразу:

«Лето выдалось полным ос и беременных женщин…», не говоря уже о том, что сразу же после явления первой фразы начал придумывать и сюжет, хотя дальше начала так и не продвинулся, но ведь самое интересное всегда —

с чего все начинается.

«У героя пока нет имени, но я его хорошо представляю. Ему за сорок, даже за сорок пять, одним днем того самого, полного ос и беременных женщин лета, он берет собаку и уходит гулять в расположенный неподалеку лесок — жена на даче, дочь с мужем на отдыхе…

Он приходит в лесок, там еще горка такая, со странной проплешиной, а вокруг сосны. Неподалеку же колготится группа подростков лет 16–17, оттягиваются во всю, он садится на траву, над ним летают соколы… Собака ложится рядом…

Внезапно вдали громыхает, появляются тучи, начинается сухая гроза…

Он решает пойти, подростки уже сбегают вниз, остается один, чего–то замешкался…

Внезапно — молния…

Вслед за ней: шаровая…

И цепляет мужчину за спину.

Тут–то все и начинается — его тело падает, а вот сознание странным образом переходит в этого подростка.

Это начало. Завязка.

Дальше я знаю одно — наверное, было бы страшно любопытно подсмотреть, как в одном человеке уживаются два сознания, 17-ти летнего и 45–46-тилетнего, как второе постепенно проявляется и показывает свой — то ли оскал, то ли ухмылку…

А тритоны — когда он пошел гулять в тот день с собакой, то думал, что в последний раз в жизни видел тритонов очень давно, лет тридцать пять тому назад…

Случилось же все это в полдень…

Вопрос:

СКОЛЬКО ЛЕТ ДОЛЖНО БЫТЬ ПОДРОСТКУ?

14 или 17?

От этого многое зависит…

Например, у мужчины может быть молодая любовница, лет 19-ти, с 17-тилетним у нее возможен параноидальный секс, а вот с 14-ти летним…

В общем, самому мне отчего–то все это очень нравится…»

Когда только придумываешь — это всегда нравится, а потом отчего–то перестает. А тритонов я на самом деле видел так давно, что уже не помню, и всю минувшую весну приставал к самым разным людям с одним вопросом: а вы когда видели живых тритонов? И все отвечали — очень давно.