Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Собственно, именно из рассказов Георга и возник через несколько лет мой первый роман, «История Лоримура». Я просто взял да и пересказал своими словами его байки, дав главному герою другое имя, а самого Георга тоже впустил в текст, причем — столь же реально, как то и было на самом деле.

Просто в один теплый и солнечный вечер того пасмурного и дождливого лета он пришел ко мне в зоопарк.

Достал из своей сумки несколько флейт, альт–саксофон, и начал музицировать, как уже упомянутый монах из горного дзонга, только вместо диалога с ручьем или с ветром, приличествующих нормальному красно- или желто–шапочнику, это был дуэт с африканском львом — тот был сонный и поэтому вел свою партию странно и недолго, затем леопардом — намного удачнее, с перкуссией по решетке и утробным рыком одуревшего зверя, но лучше всего удалось это с тигрицей, открывшей в себе вдруг ностальгическую память по тому времени, когда ночные охоты ее предков в джунглях требовали громогласных песен, которым сейчас зачем–то вторил альт–саксофон, в общем: куда там Полу Уинтеру! [63] Знаменитый американский альт–саксофонист, автор записей музыки с голосами китов и волков, изобретатель термина «нью–эйдж».

Наверное, такое действительно надо было записать, как я потом и поступил в «Истории Лоримура», но именно в тот момент и тогда это было невозможно.

Только на том мои встречи с Георгом не закончились.

Мы даже сходили с ним на выставку: в краеведческий музей. Как раз выставлялось что–то из фондов по Индии и Тибету. Многорукие богини, черепа, страшные головы, обвитые змеями.

Слоновой кости, бронзовые, из серебра.

Слоновая кость пожелтела, бронза была покрыта патиной, серебро уже почернело от времени.

Когда мы вышли из музея, то он внезапно начал звать меня с собой — начиналось театральное межсезонье, пора уезжать на Памир.

Мне очень хотелось, но я вдруг подумал, что одно дело — трепаться обо всем этом в городе, а другое — там, где горы, на которых я никогда не бывал.

Так что Георг уехал один.

Потом он мне как–то звонил из Риги, тогда еще советской.

СэСэСэСэРовской…

Он не был гуру, но он был настоящим — это я понял тогда, думаю так и сейчас.

Мне даже кажется, что он вполне мог найти Шамбалу, хотя мог и сгинуть где–нибудь в ущельях Памира, Тибета, Гиндукуша, Гималаев, в общем:

ГДЕ-НИБУДЬ ТАМ…

И не дай бог, чтобы его кости белели сейчас возле морщинистой горной стены, если, конечно, их не растащили невзрачные горные волки.

Низкие, худые, с ободранными, рыжеватыми боками.

Трудное это делать — искать Шамбалу, как, впрочем, и вообще ЧТО-ТО ИСКАТЬ.

Иногда мне кажется, что свою я ищу до сих пор.

Что же касается камбалы, то последний раз я ловил эту придонную рыбу в июне 1988 года с борта яхты «Плутон» — небольшого четвертьтонника, на котором мои владивостокские родичи вывезли в море меня, Володю Шахрина и еще одного нашего приятеля, тогда работавшего в Чайфе звукооператором.

Мы сидели на борту, свесив ноги, и медленно подергивали удочками. Потом сматывали леску, отцепляли камбалу с крючка, бросали в ведро и снова забрасывали. Тупое это и предельно однообразное занятие — ловить камбалу.

Намного веселее — искать Шамбалу!

Меморуинг удален из сведенного файла.

Меморуинг удален из сведенного файла.

Бабушка считала, что всем самым дурным в себе я обязан отцовским генам.

Не исключаю, что у нее к нему была классовая ненависть, хотя сейчас смешно об этом писать.

Но отец действительно происхождение свое ведет по материнской линии от столбовых дворян, а по отцовской — от разночинцев.

Бабушка же была из батраков.

Ее отца сослали на Урал за то, что то ли он сам, то ли кто–то из родственников обматерил святого отца во время крестного хода.

Дело было на Херсонщине, а сослали их всех в Челябинскую область, в деревню Черноречье.

Самое смешное, что я все это помню.

Хотя бы со слов бабушки.

А вот ее отца, своего прадеда, на самом деле хорошо помню — он водил меня кататься по детской железной дороге в нашем Парке культуры и отдыха им. В. В. Маяковского, а так как это было летом, то на нем был светлый двубортный костюм и светлые туфли в дырочках.

Сейчас они похоронены вместе — прадед, дед, бабушка.

Дед, между прочим, был не из батраков.

Он был из подмосковных мастеровых с ногинских мануфактур. Точнее, из деревни Большое Буньково — в середине семидесятых мы приезжали туда с матушкой на пару дней, проведать родственников.

Скорее всего, никого из них давно уже нету.

Как нет давно и моих бабушки с дедушкой по отцовской линии.

Дворянка Ксения Михайловна Левшина умерла в 1964 году, а разночинец, по совместительству же профессор и доктор геолого–минералогических — так, по–моему, это называется — наук Константин Константинович Матвеев еще в 1951 [64] На самом деле, дед умер в 1954-ом, об этом мне рассказал отец, с которым мы увиделись на поминках по моему младшему сводному брату Косте, в декабре 2005‑го. Каким–то образом родственники мои обнаружили в Интернете эту главу, отец прочитал ее и уточнил фактографию, которую я, естественно, полностью перепутал. Но если бы она была правильной, то это были бы не меморуинги. , за три года до моего рождения.

Ксения Михайловна оставила удивительные воспоминания, которые в 2001 частично были опубликованы в журнале «Урал» [65] №№ 10–12. .

Я же их прочитал лет за двенадцать до этого, как раз в тот очень короткий период моей жизни, когда часто общался с отцом.

На самом деле я не живу с ним с моих шести месяцев.

Или это он со мной не живет?

В общем — мы не живем друг с другом с моих шести месяцев, как рассказывала матушка, поводом для этого послужил изучаемый им тогда древний язык санскрит: я орал, отец сидел и учил на кухне санскрит, а мои вопли ему мешали.

А еще отец постоянно ездил в разные экспедиции, что для семейной жизни тоже не очень подходит.

Тут надо сказать, что на самом деле как личностью отцом я могу только гордиться: он известный ученый, член–корреспондент Российской Академии Наук, один из крупнейших специалистов в области топонимики.

Пусть даже бабушка была права, когда частенько обвиняла меня в том, что самым дурным в себе я обязан его генам, хотя для кого — дурное, а для кого — наоборот.

Было время, когда мне очень хотелось, чтобы у меня был отец, было время, когда я его ненавидел, потом я начал строить свою жизнь так, чтобы ему нашлось в ней место, а заодно и делать все для того, чтобы его не коробило, когда ему говорили: