Андрей Матвеев - Случайные имена

— Ты не хочешь покататься на лодке? — внезапно спрашивает К., так и не дождавшись того, чтобы я нежно и властно повалил ее на песок и раздвинул ноги.

— Отчего же, — отвечаю я, — это можно, только лодочник уже спит, ну да что–нибудь придумаем.

Конечно, сарай с веслами закрыт на большой висячий замок, конечно, моя любимая лодочка, которую я знаю уже вдоль и поперек, тоже прикована до утра большой и толстой цепью, но мы должны, мы просто обязаны что- нибудь придумать, ведь кроме всего прочего эта ночь — ночь бессонницы, ночь открытий и откровений, следы выпитого сухого вина давно исчезли из крови, мозг ясен, сердце работает ровно и спокойно, сюжеты перетекают и пересекаются, превращаются в один, ялтинский мол и венецианская набережная, берег Глубокого — оно же Черное, оно же Безымянное — озера и давний барский парк в самом центре России — все это крутится перед глазами, наполняется отражениями, смутно мерцающими в тут и там расставленных зеркалах, в самой глубине которых мелькает и сегодняшняя луна, которую как раз в этот момент закрывает внезапно ставший гигантским силуэт летучей мыши, как бы возвещающий мне, что ее появление — тоже предостережение со стороны того, кто неотступно преследует нас с Сюзанной, а значит, что страх покинул меня не окончательно и я даже не могу пока представить себе весь тот ужас, что ожидает меня где–то там, в еще лишь подбирающемся к моей глотке будущем, но что будет — как известно — то будет, и стоит ли лишний раз акцентировать это? Я обхожу сараюшку лодочника и естественно, что нахожу полуотломанную доску — видимо, не одни мы с К. любим ночные прогулки по озеру. Фонаря нет, но есть зажигалка, я забираюсь в сарай, тоненький язычок пламени пусть плохо, но дает возможность оглядеться. Все как и положено: лодочник, судя по всему, изрядно поддавший к вечеру, оставил прямо на столике, за которым днем собирает мятые купюры за пользование инвентарем, связку ключей, так что надо взять весла, захватить на всякий случай черпак да прибрать ключи — вдруг удастся освободить лодочку из заточения? Удалось, иначе было бы странно. Первый же ключ подошел к нужному замку, звякнула отброшенная цепь, я соскочил в лодку, помог забраться в нее К., взял весла, вставил их в уключины, предварительно оттолкнувшись правым веслом от пирса. Итак, я оттолкнулся правым веслом от пирса, вставил весла в уключины и начал медленно и размеренно выгребать из искусственной бухточки, где покачивались сейчас на почти не видимой и не слышимой волне с десяток лодок да тот самый катер, на котором мы с Сюзанной добрались сюда. И мне, и К. было все равно, куда плыть — озеро выглядело пустынным, берег был вымершим, ни одно окошко не светилось в пансионате, лишь фонари у входа по–прежнему слабо и тускло рассеивали тьму, впрочем, на воде вдруг стало удивительно светло, хотя луна была такой же тусклой и зловеще–красной, и лодочка наша тихонько плыла по извилистой лунной дорожке, все дальше и дальше уходя от берега. К. молчала, за то время, что мы провели с ней на берегу, она не сказала ни слова, видимо, пораженная тем, что довелось ей услышать от меня еще в самом начале прогулки, хотя, может, я слишком многое решаю за нее, и молчит она совсем по иным, одной лишь ей ведомым причинам. Но меня это устраивает, мне не хочется вести светской, ни к чему не обязывающей беседы, ведь — если быть честным перед самим собой — то К. сейчас не больше чем случайная попутчица, а значит, можно и помолчать, тем более, если сам ты бежишь, как бегу я — от Сюзанны и того ужаса, что ждет меня впереди и что порожден не только моей фантазией.

— Мы долго так будем плыть? — наконец спрашивает К.

— Надоело?

— Да нет, мне так хорошо, как уже давно не было…

— Тогда сидите спокойно, — говорю я, — и мы еще поплаваем, хорошо?

— Хорошо, — отвечает она и вновь замолкает, откинувшись на корму и опустив одну руку в воду, совсем как маленькая девочка, что катается с отцом на лодке (сейчас мне не хочется приводить аналогию с влюбленной парой). Я же вновь возвращаюсь мыслями к Сюзанне, меня вдруг не на шутку начинает волновать, обнаружила ли она мое (именно что мое, повторю — пока К. не больше чем случайная попутчица, на ее месте в лодке мог быть кто угодно) бегство, и если да, то что собирается предпринять? Ведь не может быть, думаю я, чтобы она позволила мне вот так, просто взять да бежать, оставив ее наедине с ее же властелином, недаром она так часто убеждала меня в том, что я сам вскоре предстану перед ним, чтобы это было случайно и не играло никакой роли в ее, Сюзанниной, судьбе. Видимо, ставки слишком велики, думаю я, а значит, что ни о каком бегстве без погони не может быть и речи, а погоня — это всегда пальба, всегда кровь, по крайней мере, если верить теле– и кинобоевикам. Я же не люблю крови, а от пальбы у меня закладывает уши. Что же, мозг ясен, сердце работает уверенно и четко, если нельзя убежать вот так, сразу, то можно убежать через несколько дней, взяв хитростью, изворотливостью, создав такой поворот сюжета, чтобы бегство было естественным, а не внезапным, например, я могу разыграть, что у нас с К. и в самом деле начался роман, вот тут–то и возникает необходимость совместного отъезда, конечно, придется сделать К. единомышленницей, но отчего бы и нет, сколько она может оставаться статисткой в этом запутанном лабиринте невнятных ходов, по которым я и сам пробираюсь с трудом, решено, думаю я, надо предложить К. стать моей подельницей, вовлечь ее в эту, не нами придуманную игру, хотя порою кажется, что сама она не стремится к этому, а интересно, к чему она, собственно говоря, стремится? Я опускаю весла в воду и перестаю грести, лодка продолжает плыть по инерции, я же смотрю на К. — она надела мой свитер, ей уже не холодно, она все так же булькает рукой в воде, ну действительно — девчонка–подросток, дорвавшаяся до развлечений и еще не знающая, что уготовила ей жизнь. Она не знает, но знаю — к сожалению — я, потому и не стремлюсь вступать с ней в долгий разговор, а просто говорю:

— Ну что, плывем обратно?

Она кивает, я вновь налегаю на весла и разворачиваю лодку (как и было обещано в предыдущей строке) обратно к берегу, полночь давно осталась там, по направлению к горным склонам, уже второй час ночи и послушные детки должны бай–бай, и, что бы ни думала Сюзанна о том, как мы с К. провели эту ночь, она все равно не права, ибо я выиграл описываемую часть партии, хотя это, конечно, еще ничего не значит, ведь главное — не поддаться собственному успеху, а посему надо как можно тщательнее закамуфлировать следы нашей лодочной прогулки (связку ключей я кладу на то же место, где их обнаружил, весла же, предварительно протерев удачно отыскавшейся ветошью, поставил в ячейку, отправив вслед за ними на полагающуюся жилплощадь и черпак) и вернуться в пансионат. Я проводил К. до дверей ее комнаты, пообещав, что мы встретимся за завтраком, а сам направился — что вполне естественно — к себе. И, тихо войдя в номер, стараясь лишний раз не скрипнуть половицей, обнаружил, что Сюзанна не спит, а ждет меня, сидя все в той же дневной позе (скрестив под собой голые ноги, как индийский факир) на кровати.