Андрей Матвеев - Случайные имена

Но я добьюсь правды, любой ценой, чего бы мне это ни стоило. Не может быть, чтобы все это был лишь сон. Я хорошо помню эти часы, проведенные в странном тумане, я прекрасно вижу лицо жены, сладострастно связывающей мои ноги. Иллюзии и реальность, реальность и иллюзии, можно было бы, конечно, привлечь в свидетели К., но стоило ли, когда проще подняться к себе в номер, распахнуть дверь и…

— Что с тобой? — спрашивает (добавлю: удивленно) Сюзанна, когда я беру ее за руку и стаскиваю с кровати (все та же любимая поза: поджав крестом голые ноги). — Ты делаешь мне больно!

— Еще не так сделаю! — бормочу я и волочу ее из комнаты, она упирается, кусает меня в запястье, но я продолжаю волочить ее за собой как безжизненный куль, и она понимает, что сопротивляться бесполезно, как бесполезно и кричать, все равно я настою на своем, добьюсь того, чего должен добиться (иллюзия и реальность, туман, так и не увиденный трон из черного обсидиана), хотя сам еще плохо понимаю, что всем этим преследую и куда пытаюсь увести Сюзанну.

Куда? Открою тайну: ведь здесь, на берегу, рядом с пансионатом, я знаю каждую щель, и отнюдь не в будку лодочника (что можно предположить) веду жену. Не собираюсь я и увозить на противоположный берег, нет, все это слишком сложно, да и потом — мне не нужны свидетели, то, что я собираюсь проделать (а я уже хорошо понимаю, что), касается лишь двоих — меня и моей жены, но тогда почему (предположим) не в номере?

На это тоже есть ответ. Вспомните ту ночь, правды о которой я пытаюсь добиться сегодня с самого утра (точнее, с полудня), и вы поймете, что в номере мне ничего не удастся, ибо он полон подвластными Сюзанне духами, и я проиграю, еще не выйдя за канаты. А ведь гонг прозвучал, рефери взмахнул рукой, что, вам все еще непонятно, куда я веду Сюзанну? Слушайте.

Неподалеку от пансионата, стоит лишь пройти будку лодочника и повернуть в сторону гор, начинаются густые заросли репейника, крапивы и иван–чая, посреди которых расположены развалины то ли амбара, то ли сарая, то ли какого еще подсобного помещения. Потолок просвечивает, да потолка–то, собственно, и нет, деревянный настил, из щелястых досок, сразу над которыми трухлявые стропила, поддерживающие дырявую, крытую рваным толем крышу. Видимо, раньше здесь хранили сено, может, что это вообще был хлев, но — судя по всему — уже много лет никто не пользуется этим прелестным строением, за исключением, правда, забулдыг и подгулявших парочек, впрочем, несколько раз во время своих экскурсий по окрестностям я забредал в эту развалившуюся хибару, и ни один человек мне не встретился, лишь ветер дул сквозь щели в стенах, да пустые осиные гнезда хрустели под ногами.

Вот в это–то райское пристанище я и тащил Сюзанну, хотя внешне это выглядело так, будто супружеская пара решила прогуляться и мило направляется в сторону от пансионата, цель же прогулки не интересна никому, кроме самой парочки, и не стоит провожать их глазами, мало ли что собираются делать эти двое добропорядочных и милых людей?

Сюзанна покорно шла рядом, поняв, что я не шучу, и не стоит сопротивляться, да и потом — кто знает, что думала моя жена о цели нашей прогулки? Главное, что она не подозревала о конечной цели — уже упомянутом полуразвалившемся (полу, полностью — какая разница, это просто антураж, декорации для сюжета, не больше) амбаре (это определение развалюхи нравится мне больше всего), окруженном почти непроходимыми зарослями репейника, крапивы и иван–чая, то есть таком месте, куда нормальный человек по своей воле не пойдет, как никогда не пошла бы она сама, но вот вынуждена продираться, царапая и обжигая ноги, да еще подталкиваемая мною в спину: быстрее, как бы говорю я, быстрее!

Но вот цель достигнута, я вталкиваю Сюзанну под зияющую дырами крышу и, не говоря ни слова, тащу в дальний угол, где давно уже приметил два столба, поддерживающих — по замыслу неведомого мне пейзанского архитектора — то, что когда–то давно можно было назвать потолком.

— Что ты собираешься делать? — в ужасе спрашивает Сюзанна. Я молчу, я молчу сегодня весь день, но это не значит, что я не знаю, что собираюсь сделать. Заранее приготовленная бухточка крепкой веревки лежит под ногами, привязать же брыкающуюся Сюзанну к одному из столбов — как бы она ни сопротивлялась — дело нескольких минут, и я привязываю ее, внезапно ощущая не только тело, уже забытое за последнее время, но и странное желание овладеть им прямо тут, в дурно пахнущем сарае (амбаре), но ведь не ради этого затеял я все описываемое безумие, и вот я срываю с Сюзанны кофту, снимаю лифчик (нежно–розового цвета, с большими и твердыми чашечками, в которых она так любит покоить свои груди) и беру широкий кожаный ремень с тяжелой металлической пряжкой, настоящий ковбойский ремень, которым можно не только изуродовать, но и убить.

— Ты сошел с ума, — кричит Сюзанна, — ты еще пожалеешь об этом!

— Не думаю, — медленно и спокойно отвечаю я, поигрывая ремнем перед ее лицом, — мне терять нечего, а от тебя лишь и требуется, что сказать правду!

— Но ведь ничего не было, — испуганно кричит она, — ты и так все знаешь, так какую правду тебе надо?

Я подхожу ближе и осторожно провожу кончиком ремня по голому животу.

— Ты сама знаешь, какую, — говорю я, — расскажи мне правду о прошедшей ночи, о том, сон это был или явь, и я отвяжу тебя. Но пока… — И я взмахиваю ремнем, правда, вполсилы, но Сюзанна вскрикивает, испуганно, беззащитно, по плечу — куда я попал ремнем — проходит широкая розовая полоса, в ее глазах появляются слезы, ты безумен, кричит она, ты сошел с ума, мне жаль ее, мне безмерно жаль ее, но я должен добиться ответа, мне надо узнать правду, всю правду, и я снова взмахиваю ремнем, но не успеваю ударить, ибо чья–то сила, намного превосходящая мою, задерживает руку в воздухе. Я оглядываюсь, но никого не вижу, лишь приоткрытая, поскрипывающая под ветром дверь сарая, и больше ничего. Я вновь пытаюсь взмахнуть ремнем, и снова ничего не получается, я чувствую мучительный спазм в желудке и вдруг начинаю блевать, прямо тут, стоя перед привязанной к столбу Сюзанной, на коже которой все еще виден след от удара ремнем, меня выворачивает мерзко и долго, не знаю, что откуда взялось, ведь сегодня я почти не ел, но я блюю и блюю зелено–желтым месивом, слишком густым для того, чтобы быть желчью.

— Развяжи, — спокойно говорит Сюзанна, — видишь, для тебя это может плохо кончиться!

Я валюсь на землю, нет даже желания отодвинуться от кучи той мерзости, что извергнулась из меня мгновение назад, хотя от нее несет смрадной вонью, будто тут испражнялась стая злобных и хищных тварей, питающихся лишь гнильем, трупами да отбросами.

— Развяжи меня! — уже совсем твердым и властным тоном говорит Сюзанна, но я не могу встать, и тогда она вдруг напрягает мышцы рук, и крепкая — я ведь специально проверял! — веревка рвется, как тоненький бумажный шпагат, лишь глухо хлопают разлетающиеся концы. Сюзанна разминает затекшие руки и, даже не прикрыв голую грудь, подходит ко мне.