Михаил Попов - Колыбель

Откинулся входной полог, и внутрь вошла девушка с подносом из коры.

— Параша! — вскрикнул Денис. Он отлично видел, что это другая девушка, он дурачился, чтобы смягчить непонятную неловкость ситуации. — Привет, дорогая, что там у тебя?

Пожалуй, это была и не девушка, а тетка лет сорока пяти, полная, загорелая, черноволосая, с чуть удлиненными к вискам глазами, в набедренной повязке. Типические убудские черты все в наличии, при этом — незнакомая совершенно.

— Ты меня не помнишь? Впрочем, это, не исключено, к лучшему.

Можно надеяться, что страсти вокруг словесных вкладов утихли еще до его отплытия, но все же лишний раз напоминать, кем он был и что тут обещал направо и налево, лучше не надо. Как и настаивать на возвращении своих должностей и имущества.

— Ладно, давай сюда свой плов.

Слов тетенька явно не поняла, но поняла жест. Успели забыть русский? Сколько же он отсутствовал? Хотя что тут творится со временем, и раньше было непонятно, и если непонятность усугубится, переживать не надо. Он давно это понял.

Денис приступил к еде. Насытившись, уснул.

Выйдя из хижины следующим утром, сел у костра рядом с незнакомыми людьми, они молча возились с палками и веревками и что пытались соорудить, было непонятно. Денис попытался заговорить с ними. Покосились, но не ответили.

Не понимают или не хотят разговаривать?

Господи! Да я же не чувствую веса печени, спохватился Денис. Кроме приступов быстро проходящей слабости, не было никаких иных ощущений — ни неприятных, ни болезненных. Самоубийство лечит! Если папа здесь, можно считать, что акция удалась. Островок мы обыщем и воссоединимся с предком. И придумаем, как самоубийце с убитым родственником выбраться отсюда.

Скала была великолепна при утреннем освещении, надо будет навестить старого пьяницу. И сооружение над заросшим столичным холмом смотрелось привлекательно. Не в прежнем стиле явно. На что–то очень знакомое похоже. Побери черт! На стамбульскую Софию: четыре столба квадратом и купол посередине. Подрагивающий, кажется. Надо сходить посмотреть. Сейчас посижу немножко тут, в тени, среди немых, и на экскурсию.

Он присел, расслабился, закрыл глаза, прислушиваясь к тихой речи персонажей у костровища. Да — они говорят не по–русски. Но и не на прежней шумерской мове. Речь была вроде как–то даже знакома отдельными деталями. Новая волна еще кого–то закинула? Он не успел додумать зародившуюся мысль, как услышал над собой:

— Хальт!

Немцы! Куда же мы без них!

Внешний облик процедуры шабаша почти не изменился, если не считать того, что жертвоприношение производилось под конвоем. С холма просто–таки выгнали, всучив поднос, вдоль тропинки, что вела к отвалившемуся большому пальцу, стояли на расстоянии в полсотню шагов друг от друга молчаливые и внимательные надсмотрщицы, на груди у каждой висел на веревке деревянный жетон с намалеванной цифрой. В опущенных руках они держали черные дубинки. Выражение лиц было такое — ни за что не подумаешь заговорить.

Значит, у власти теперь даже не немцы — немки! Почему–то этот вывод не вдохновлял.

Свой поднос Денис нес таким образом, чтобы загораживаться им от глаз надсмотрщиц. Боялся, что среди них попадутся знакомые физиономии. Вот было бы смеху — гарем его величества взбунтовался и, как самая организованная сила на острове, взял власть.

Нет, знакомых мордашек не видать. Но и знакомиться нет ни малейшего желания.

Если среди надсмотрщиц знакомых нет, то среди мужчин в очереди, кажется, можно кого–то узнать. Вон вроде бы Черчилль, а это… батюшки!.. сын де Голля?!

Как помолодели!

Быстро взял себя в руки: чего дергаться, известно ведь — живут наоборот. Доходят до младенческого состояния — и фьюить! А как младенцы могут помнить, несмышленыши, что им полагается «там»? Вот почему их так радовали записи.

«А что при новом порядке случилось с прокаженным другом?» — раздумывал Денис ночью. Если женщины взяли власть в свои руки… впрочем, не надо спешить с выводами, утром сходим посмотрим.

Утром его уже выпроводили на полевые работы. Улучив момент, он нырнул в знакомую тень и пошел шнырять — силы полностью восстановились, тело пело — по известным тропам. Очень скоро понял, насколько ограничена теперь свобода передвижения на Убуди. Чуть ли не за каждым деревом была опасность обнаружить каменную бабу с деревянной бляхой на груди. Приходилось искать обходные пути, так что в первый день он так и не приблизился, строго говоря, к замку на холме ни на шаг, описывая теневые петли, отсиживаясь под кустами и за стволами. В конце концов его поймали, но бить — он зажмурился, отдавшись в строгие руки, — не стали. Просто отконвоировали к месту работы. Разговаривали по–немецки, и это был не праздный творческий лепет, а скорее канцелярит, уставной язык. Даже вдали от глаз верховной власти девки блюли идею порядка. И звякали словами, как подковками на плацу.

На следующий день он попытался пробраться к скале и обнаружил, что это еще невозможнее, чем попасть в Вавилон.

Оцепление! Каждые двадцать шагов амазонка с дубинкой и несмыкаемым взором. Довольно долго, пока его снова не обнаружили, наблюдал Денис за функционированием рубежа. Все же очень ему хотелось навестить этого хама Урапи. Соскучился, блин. Да и вообще охота разузнать, что тут к чему, больше не у кого.

Нет, граница была на замке. И похоже, она специально выставлена, чтобы никто из долины не мог попасть на горку. Напрашивался вывод: долина и гора в состоянии войны.

Так.

На этот раз его немного посекли, не для истязания, но для вразумления.

Рыхля жирную почву, обреченную разродиться урожаем, который будет уничтожен, Денис признался себе, что вознаграждение за проявленную в Москве решимость его не полностью устраивает.

Вечно торчать на полях с суковатой тяпкой — увольте!

И что характерно — на полях только мужики.

Матриархат!

Когда его секли, он мстительно придумал, куда попадают девственные воительницы после смерти — в Валгалище! Бессильный интеллигентский бунт против режима.

Зажило все быстро, но несколько дней он не решался покидать делянку.

Но черт с ними, со столицей и горой, а отца–то надо отыскать. Кое–как нашел дыры в местном трудовом распорядке и стал совершать тихие набеги на соседние хутора и поля.

Папа, где ты, папочка, Иван Степанович?! Как тебе ожилось?

Но эта деятельность оборвалась для него самым трагическим образом.

И не хладнокровные валгалицы были тому виной.

Ужас застал во время короткого отдыха на берегу Холодного ручья. Денис сидел в тенечке, напившись студеной воды и прикидывая, куда направить стопы поиска, как вдруг глядь — на противоположном берегу девочка.