Михаил Попов - Ларочка

Соседка выбежала вон с каменным лицом.

— Ты что это здесь сидишь?

Егор и тут показал себя с лучшей стороны. Не стал маме напоминать, как она охотно согласилась, когда он сказал ей что пойдет на кухню. Когда они вошли в комнату, все уже стояли — пора расходиться.

— Нет, нет, нет. — Закричала хозяйка, хотя уже и ей было понятно, что гостей обратно за столы уж не впихнуть. Было очень досадно, и главное — некого было обвинить в саботаже. Отец, ради компании, отвечал на все вопросы касательно новейшей танковой техники, возможно даже заходи за грань военной тайны. Сын, готов был сидеть в подполе, пока не разрешат появиться на свет.

И все же Лариса была в ярости. Единственное, чем она могла гордиться, что ей эту ярость удается сдерживать.

— Тогда стременную! — Скомандовала она.

Выпили и по «стременной» и по «закурганной», и уж под самый конец сын космонавта выкинул свой обычный, но всегда пользующийся успехом номер.

— А теперь — «шапошная».

Загорелый, седой капитан Конев поинтересовался, что это за новость, он ведь, кажется, все эти застольные приемчики знает наизусть.

— А это, — пояснил Бережной, — когда после всех других именных выпиваешь, шапку с головы долой и хрясть об пол — а не поеду я никуда!

Капитан засмеялся. Засмеялись даже некоторые из тех, кто отлично знал эту репризу. В глазах у Ларисы блеснуло живым светом «споемте друзья», «молодые капитаны поведут наш караван».

— Поведут… — пыхтел Энгельс завязывая шнурки.

— Поведут, но по домам. — Кричал сын космонавта.

Волчок проскользнул за спинами на свободу.

— Эх вы! — Устало и разбито вдруг вздохнула вдохновительница сегодняшней победы. — Ну, тогда выметайтесь.

Она обняла за плечи двух приехавших к ней мужчин, так что было отчетливо видно, что она старше не только сына, но и капитана.

Лион Иванович, уже целуясь в дверях, шепнул Ларисе:

— Завтра же ко мне, устроим парню туда–сюда культурную программку. Зоопарк, планетарий…

— Да, дядя Ли, займись уж. Сам говорил — они же тебе как родные.

Но не одна лишь борьба за освобождение Карапета Карапетовича от уголовной ответственности занимала Ларису в эти дни. Развивалась в ней невидимая духовная жажда, и она искала случая ее утолить.

Однажды, после обычной штабной пьянки в отделе Питирим и Энгельс предложили ей, «а поехали с нами». «Куда?». Оказалось, что в очень хороший дом. В районе старого Арбата, Буквально в двух шагах от Староконюшенного. Лариса всегда с большой легкостью откликалась на предложения «продолжить», а тут еще и интригующая география. По разговорам в такси Лариса поняла, что предстоит не рядовая попойка, человек, которым с ней хотят поделиться, важный и идейно, в хорошем смысле, влиятельный. Питирим рассуждал о нем, как и всегда обо всех запростецки, но это не могло скрыть запрятанного в глубине пиетета. Энгельс, так тот просто сыпал дифирамбами. Было понятно, что ее угощают редким московским блюдом.

Обычно, если преамбула так пышна, то сам спектакль разочаровывает. Но не в этом случае. Венедикт Дмитриевич Поляновский произвел на Ларису огромное впечатление. Огромный, худой, седой, улыбчивый старик в пристойно поношенном халате, шелковой свежей рубашке. Он приветливо принял молодых гостей. Они привычно протопали на кухню. Хозяина абсолютно не смутило появление винных бутылок из торбы Энгельса. Для себя он поставил чай. Впоследствии выяснилось, что он никогда не был пристрастен к вину, и спокойно переносил распивание его другими в своем присутствии. Как–то сам собой, еще в процессе откупоривания, завязался очень существенный разговор прямо с выходом на самые главные темы, как будто в этом доме всегда поддерживалась, как огонь в печи, необходимая умственная атмосфера. Стоило гостю переступить порог, и его охватывало — а в чем смысл жизни?

Лариса была как губка, даже отключила автопилот кокетничанья, и просто внимала. С первого раза в голове осталось мало, хотя голова и старалась. Русский путь, историческая роль православия, монархия и модерн, третий Рим или новый Иерусалим? Самым сильным моментом, кульминацией вечера было превосходное чтение пушкинского стихотворения «На взятие Варшавы», с посвящением — «русскому либералу».

Ты просвещением свой разум осветил,

Ты правды чистый лик увидел,

И нежно чуждые народы возлюбил,

И мудро свой возненавидел.

Как молния ударила в приподнятый винным парением разум.

Ты руки потирал от наших неудач,

С лукавым смехом слушал вести,

Когда полки бежали вскачь,

и гибло знамя нашей чести.

— «Чистый» лик — это вы ведь от себя, да? Там ведь квадратные скобки вообще–то. — Влез Энгельс, но Лариса так на него посмотрела, что ему стало стыдно за свою назойливую энциклопедичность.

Лариса прекрасно знала Пушкина, «Евгения Онегина» огромными кусками наизусть, даже лексически рискованную его лирику, но чтобы такое… Она засомневалась, спросить, или стыдно — где это напечатано. Но хозяин невольно пришел ей на помощь, рассказал, что после напечатания этого текста в сентябре 1831 года, у него была сложнейшая судьба. Какие гонения приходится претерпевать, при попытке заново предъявить его публике.

Лариса была поражена и восхищена. Она увидела, и глубочайше осознала — вот оно! Ничего не было удивительного в такой мгновенной реакции. Все последние годы ее бездумного, позорного бултыхания в жидком растворе мелкодиссидентсвующей жизни, в ней шло накопление нужных питательных элементов, они оседали на дне емкой души, и при попадания на это дно настоящего духовного семени, произошел резкий всход. Лариса ощутила что–то вроде тихой, просветляющей эйфории. Так далеко и глубоко стало видно, такая ясность соображения наступила, столько неразрешимых вопросов распутались сами собой.

Был и еще один момент, дополнительно очаровывавший ее как бывшую «упрямую дщерь самиздата»: Поляновскому удалось самого Александра Сергеевича сделать запрещенным автором. Еще со студенческих пор ее приучали к мысли — читать имеет смысл только то, что гонимо властями. Гонимость была свидетельством подлинности. Поляновский добившись такого свидетельства именно для этого пушкинского стихотворения, светом благородной подлинности осветил все начинающееся от него движение ума и души.

Она стала бывать у Венедикта Дмитриевича, сначала с Питиримом, явным любимцем хозяина, а затем и одна. И очень скоро эта сторона жизни сделалась для нее куда более важна, чем процесс Карапета. А стоило ему завершиться успехом, как она и вовсе забыла о существовании этого человека.

Был подписан приказ о назначении Ларисы Николаевны Коневой на должность старшего консультанта. Через час после этого приказа последовало два заявления от Голубева и Воробьева об увольнении по собственному желанию.