Роман Воликов - Тень правителей (сборник)

Я тягостно вздохнул и сказал вслух: — Ладно, ехать пора! Завтра к станку!

Я оделся и спустился на кухню. Николай, в том же халате и бандане, что-то варганил на плите.

— Пивасика?! — сказал он с явно преувеличенной жизнерадостностью. — Или кофию с коньячком?!

— А можно просто воды? — сказал я. Сушняк у меня был нешуточный.

— Понимаю, — сказал Николай. — Сам ненавижу опохмеляться. — Он протянул мне бутылку минералки. — Позавтракаем, а потом я тебе сделаю напиток по украинскому рецепту: ложка уксуса на стакан воды. Говорят, помогает.

— Веревка с мылом мне поможет, — сурово сказал я. — Да-а-а! Если бы я так пил каждый день, точно бы помер!

— Ну, это не главное в жизни! — сказал Николай.

— Не главное, что? — спросил я. — Помереть?

— Нет, пить каждый день.

— А ты, оказывается, моралист, — сказал я и принялся вяло ковырять ложкой в тарелке с овсяной кашей.

— Может, всё-таки коньяка? — сказал Николай.

— Послушай! — сказал я. — Ты, конечно, явно большой оригинал. И, если я правильно понимаю, своим образом жизни пытаешься нечто доказать. Только вот что ты хочешь доказать? Что все остальные бараны, винтики с колёсиками в машине, которая крутится сама о себе, не спрашивая их мнения? Так ведь?

— Отчасти ты прав, — сказал Николай. — Во всяком случае, внешне это именно так и выглядит. А граница между формой и содержанием на деле всегда очень зыбкая. Есть одна деталь. А дьявол в деталях как раз и скрывается, как утверждал господин Вольтер. Я так живу, это моё. И не вижу причин менять на что-то другое. А является это доказательством или просто высокомерием, какая мне, собственно, разница. Я тебе говорил, я — затворник, своего мнения никому не навязываю.

— Про высокомерие это честно сказано. За короткий период нашего знакомства я не раз почувствовал себя остолопом, — я отодвинул от себя тарелку с овсянкой. — Кашка замечательная, но жрать совершенно не могу.

— Нормально, — сказал Николай. — К завтрашнему утру будешь как огурчик. Могу только снова посоветовать выпить коньяка и сразу проблеваться. Выведет кислоту из организма.

— Нет уж, спасибо, — сказал я. — Обойдусь минералкой. Только я вот не понимаю, а что тебе даёт право быть высокомерным? Ты же ходил в советскую школу и большую часть жизни прожил при Советской власти, а в те времена лишнего не ляпнешь. Или ты гондурасил на Колыме за идеалы свободы и демократии?

— Упаси боже! — сказал Николай. — Цирк не понимаю и не люблю, и потому никогда не уподоблялся клоунам. Моё высокомерие взращено на ниве тихого научного института с гуманитарным уклоном, где я годами прозябал за чтением книг в абсолютном презрении к общественным процессам. Среди моих не слишком разговорчивых коллег я слыл особенным букой и занудой, едва ли не сексотом. Меня старались обходить стороной, так что я затворник довольно давно.

— А женщины? — спросил я. — Неужели никого не любил?

— Отчего же! — сказал Николай. — Любил. Я бы даже сказал: много и нелепо. Но мне чаще попадались Лукреции Борджиа, нежели Беатриче, если ты, конечно, понимаешь разницу.

— Разницу я не очень понимаю, — сказал я. — Короче, кидали тебя бабы, невзирая на все твои прочитанные книжки.

— Можно и так сказать, — сказал Николай. — А точнее вот так: мне с женщинами скучно. Даже в самых экстравагантных из них крепко сидит курочка, мечтающая о насесте и некотором количестве зёрнышек во дворе в придачу.

— Это плохо? — спросил я.

— Нет. Но для этого надо быть обывателем.

— То есть таким, как я? — сказал я.

— Да, таким как ты, — подтвердил Николай.

— А ты, видать, обывателей не любишь? — похмельный гнев начал закипать во мне.

— Я мирюсь с их существованием, — сказал Николай, пронзительно смотря мне в глаза. — Коли есть пастырь, должно быть и стадо.

— Да пошёл ты!.. — зло сказал я. — Врезать бы тебе по печени. Только я в гостях хозяина не бью, тем более пенсионного возраста. Мне ехать пора, где тут такси вызвать?

— Я вызову, — сказал Николай и вышел из кухни.

Я сидел, уставившись в окно, и пытался разобраться в нахлынувшем на меня бешенстве. Похмелье, конечно, сыграло свою роль, но гораздо неприятнее было осознавать, что слова Николая задели некую струну в моей душе, которая болезненно заныла своим дурацким вопросом: «Каково же твое место в этой жизни?» Как это ни глупо, в моей памяти замелькали самые разные эпизоды, какие-то случайные встречи и даже обрывки разговоров с людьми, которых я совершенно не помнил, а может быть и не знал. В этом суетном мельтешении я настойчиво пытался увидеть собственную правоту.

— Через десять минут приедет, — Николай вернулся на кухню. — Кофе сварить?

— И всё-таки ради чего? — сказал я. — Жить затворником, презирать людей, искать книжный образ вместо человечьего? Ты надеешься, как очередной безумец, создать грандиозный план переустройства мира. Венец распятого Христа покоя не дает?

— Нет, — сказал Николай. — Хотя вот кто уж был высокомерен, так это он. Висел себе на кресте и думал: «Я вам не какой-нибудь Варрава. Захочу и воскресну».

— Мерзкая трактовка, — сказал я. — Я хоть и атеист, но вместе с инквизицией дровишек в твой костёр подбросил бы.

— Закончить жизнь в компании с Джордано Бруно — не самый плохой вариант, — сказал Николай. — Я хоть и воспитан на брехтовском театре, но приспособленчество Галилея меня никогда не вдохновляло.

— Ты не ответил. Ради чего?

— Я не знаю, — сказал Николай. — Я так живу. Как в математике, достаточное условие для существования гипотезы. Истина тем и хороша, что её никто не знает. Внушает оптимизм, что лучшее всегда впереди.

— Лучшее враг хорошего, — сказал я. — Это ведь кто-то из твоих говорил?

— Это Демокрит говорил, — сказал Николай. — Тот, который первым придумал атом. История лишь умалчивает о том, что сказал он это перед тем, как прыгнуть в пропасть. Водку на посошок будешь?

Вдруг по всему дому зазвучал приятный женский оперный голос. Я вздрогнул от неожиданности.

— Это домофон, — сказал Николай. — А точнее, телефон. Я телефон в домофон вмонтировал, эффект громкоговорящей связи. Подожди-ка. — Он вышел в коридор к входной двери.

— Такси вызывали… Через три минутки будет. Чёрная «тойота», номер… — заскрипел в динамике голос оператора.

Я тоже вышел в коридор.

— Ну, ладно! Я поехал. Приятно было познакомиться. Извини, если что ляпнул не по делу…

Вдруг мне стало очень грустно. Николай, хоть и был довольно высокого роста, показался мне маленьким, каким-то сдавленным, и вроде как пиратская бандана смотрелась скорей кургузым ночным колпаком персонажа из комедий Мольера.

Мы вышли во двор. Солнце палило нещадно.

— Сковородка! — сказал я. — Не припомню в Москве такого безумного лета.