Роман Воликов - Тень правителей (сборник)

В первое лето он весь август провалялся на жарком песке, почти сразу отбросив тупую идею посетить рыбопромышленника на стане.

— Зачем портить жизнь человеку, — в полудрёме бормотал он. — К осени чего-нибудь да наловит, вот и начнём бодаться на предмет возврата вложений. Пусть отдохнёт в ожидании предстоящих боев.

Развалины рыбоконсервного завода казались генуэзским замком где-нибудь в окрестностях Кафы. «Простор и безлюдье!..» — не уставал он восторгаться, как какая-нибудь провинциальная фифа.

— Всё-таки штампы крепко засели у тебя в голове. Почему замок, и генуэзский, а не, к примеру, португальский? И в окрестностях Кафы, а не, скажем, Пизы? Хотя, что делать генуэзскому замку в окрестностях Пизы?! Бред какой-то. Всё бред на этом острове. Или у тебя в голове? Нельзя ли проще и точнее. Море, солнце, слегка заснеженный песок пляжа. Древние актеры играют для Диониса, зрители уходят и приходят, завтракают и ужинают, занимаются любовью и своими делами. Актёры начинают на рассвете и заканчивают на закате. У них свой ритм и своё время, беспечное и непохожее на людское…

— Эразм Каторжанин. Для близких. Близкими становятся после третьей распитой, — седой человек с высушенным лицом церемонно поклонился. — Расходы пополам. Заметьте, честно.

— Очень приятно. Павел Александрович Карыгин. В вашем городе проездом.

— Я вижу, что проездом. Из первопрестольной?

— Из неё родимой.

— По коммерческой части или на наши красоты посмотреть?

Разговор происходил в японском кафе «Тоехара». Кафе он обнаружил ещё в первый приезд на остров. Местоположение «Тоехары» было чрезвычайно удобным, в центре города и одновременно на отшибе, заблудившееся во дворах хрущёвок, без рекламы и почти без опознавательных знаков. Кафе держал полукровка, сын японского военнопленного и лагерной работницы. Кухня была нищей, обслуживание паршивеньким, зато было тихо, без вездесущей молодежной попсы. Ну и, конечно, название — Тоехара — в честь прежнего имени города времён японской оккупации.

Он часто заходил обедать, а в этот душный летний вечер смотреть телевизор в гостиничном номере было просто невозможно.

— Есть одна незадача. Я не пью вовсе.

— Не беда, — ответил Эразм. — Я сегодня при лавэ. Так что, гуляй рванина.

— Ну, почему Эразм, я примерно догадался. А Каторжанин-то причем здесь? Тюрем, насколько мне известно, на острове давно нет.

— Не ищите чёрную кошку в тёмной комнате, особенно, если её там нет. Известная японская поговорка. Эразм просто моё имя. Редкое, но настоящее. А в остальном… — Эразм отхлебнул водки. — Извините, пью мелкими глотками. Экономлю, так сказать. Я, говоря высоким штилем, хранитель традиции.

— Любопытно. И что за традиция?

— Не знаю.

— Это как?

— Истинность настоящей традиции заключается в том, что её давно никто не помнит. Смысл и значение потерялись, так сказать, на равнинах истории.

— Да вы демагог.

— Что есть это слово? Звук, выпорхнувший навстречу небу. Вот, скажите мне, зачем Диоген жил в бочке?

— Видимо, ему там нравилось.

— Не думаю, что он был сумасшедший. Тогда была юность человечества. Традиции формировались и должны были иметь зримое воплощение. Вы согласны, что философия это образ жизни, а не профессия?

— Вне всякого сомнения.

— Поэтому Диоген и жил в бочке, отрёкшись от всего суетного и сомнительных благ в пользу чистого разума. Или, к примеру, геометрия Лобачевского. Вы слышали о ней?

— Это где параллельные прямые пересекаются?

— И дважды два равняется пять, и треугольник бывает квадратным. Сто лет назад казалось идиотизмом, а сейчас ведь доказано, что факт, многомерное пространство, и всё такое прочее. Всё зависит от угла зрения. И мёртвая цифра, если стать её адептом, становится живой и страдающей, с бездонными погружениями ада и рая…

«Эх, сейчас хлопнуть бы стаканчик, — подумал он, отдаляясь от разглагольствований быстро хмелеющего Каторжанина, — и войти в равновесие духа, как у этого преждевременно постаревшего человека».

Он не пил уже три года. Он закодировался по настойчивой просьбе жены: у нас всё наладится, всё будет хорошо, только прекрати свое пьянство.

Естественно, ничего не наладилось. Скорей, разладилось окончательно. Его пьянство, ставшее очевидно беспробудным перед кодировкой, с молчаливым недовольством сослуживцев и периодическим ревнивым мордобоем жены, было скорей последствием, чем причиной слишком быстро выросшей стены непонимания. Это он осознавал совершенно чётко.

Хотя звезды предвещали иное. Он познакомился с будущей женой в тридцать три года, в свой день рождения, будучи состоятельным холостяком и умеренным ловеласом. Куда уж больше совпадений…

Он влюбился первый раз в жизни. И как всякий влюбленный, совершенно не понимал, что теперь с этим делать. Или не хотел понимать.

— И что с того, что из провинциального сибирского городка? И что с того, что меркантильна до безобразия? — говорил он друзьям и знакомым. — Не надо всё сводить к взаимоотношениям периферии и мегаполиса. В конце концов, женщине нужны деньги, чтобы выглядеть хорошо и нравится мужчине.

— Ты ошибаешься! — говорили ему все без исключения. — Не женись на ней, не оформляй на её имя квартиру. Поживите год-другой так, притритесь друг к дружке….

Он знал, что он ошибается. И она, строго говоря, не скрывала, что живёт в другой системе координат. Выпивая в гордом одиночестве, он часто вспоминал, как она говорила в минуты интимной близости: «Ты должен знать, в сложный момент меня не будет рядом, я сбегу. Я не та, с кем живут до гробовой доски».

Он слушал и не верил ей. Он любит её, они любят друг друга, почему они не могут пройти по жизни, держась за руки.

Он чокался с кухонными часами: «Какие претензии?! Тебя же предупреждали…»

Звёзды, холодные и слепые, мерцали в высоте, у них не было интереса к земной жизни. В их мире царствовала геометрия Лобачевского, беспощадная в своих выводах.

Тофуи, будущий владелец «Тоехары», занимался браконьерством ещё в советские времена. Тогда-то, в начале восьмидесятых, на горизонте его жизни и всплыл Каторжанин. Они вместе браконьерничали, естественно, выпивали, и именно Каторжанин подбил его на эту аферу с контрабандой.

Государство легко давало Тофуи разрешение посещать родину отца. Грузовые пароходики из Корсакова часто бегали в Японию, Тофуи, нагруженный всякими цацками — матрешками, ушанками, православными крестиками, водкой — был на них желанным гостем.

Обратно он возвращался с фирменными сумками, набитыми джинсами и жевательной резинкой. Постепенно, по мере роста коммерции, пошли и специальные заказы: бас-гитары «Yamaha» и музыкальные комбайны. Эразм, в ту пору рыжий разбитной парень, ловко всё сбывал, и жизнь потекла как в сказке.