Владимир Топилин - Тропа бабьих слез

Прилегла Айба у Софьиных ног, голову на колени положила, язык вывалила, тяжело дышит, бегала где-то по тайге. Ее сын в отличие от матери прилег в нескольких шагах. Характер у щенка гордый, ласки не допускает, как и отец Ингур. Ингура где-то нет, вероятно, не пошел сюда, а сразу отправился домой, на заимку. Знает, что там его ждет сытный ужин.

Софья обняла горячую Айбу, стала теребить уши. Девушка знает, что любит собака. Для нее руки хозяйки – вершина блаженства! Прижимая Айбу к груди, Софья негромко говорит с собакой, как с лучшей подругой, расспрашивая и тут же отвечая на свои вопросы. Айба ее внимательно слушает, смотрит преданными глазами, лижет языком руки. Все понимает собака, только сказать не может.

Вот уже и вечер, солнце падает. Знает Софья, пора идти домой. Пока спустишься с пригорка, да по тропке пройдешь, как раз к вечерней молитве успеешь. Стоит остаться, опоздать, строгая матушка выговор сделает, заставит читать молитвы до утра. Хотела Софья встать, легко толкнула Айбу, а та вдруг сама вскочила, повернула остроухую голову к заимке, насторожилась. Там, в займище, остро заговорил голос Ингура: без сомнения, кобель облаивал чужих людей. Айба и ее гордый сын сорвались с места, бросились на лай, быстро скрылись в густой траве в направлении заимки. Оставшись одна, Софья растерялась: а вдруг это Григорий пришел? Она ждала его здесь, а он пришел с другой стороны, от поселка. Эх, незадача…

Девушка побежала вслед за собаками. Скорее увидеть милого дружка! Сердце дрожит от волнения, щеки покраснели: а ну, как плохие новости? Очень скоро она вышла на поляну перед домом, в нерешительности придержала шаг, пошла спокойно, рассматривая пришлых людей, заправила на щеку платок: нет, не Григорий…

Четверо человек перед крыльцом снимали с лошадей вьюки. Двоих из них Софья узнала сразу. Сваты Добрынин Иван и Тулин Василий хладнокровно посмотрели на нее, даже не поприветствовав, продолжили разговор с отцом. Двоих других девушка не знала, однако по строгой выправке и военным кителям с погонами было несложно догадаться, что они имели прямое отношение к «служивым людям». Преданных воинов царю и отечеству Софья видела несколько раз в течение последних трех лет. Чувствуя свое поражение, убегая от советской власти, золотопромышленники, купцы, казаки и офицеры переходили через их заимку в Монголию, а дальше, в Китай, по Тропе бабьих слез. Во всех случаях проводником по Саянам был Добрынин Иван. За определенную плату он уводил господ и служивых за кордон. Вероятно, это была подобная ситуация.

Господа офицеры обратили на Софью большее внимание, чем родственники, учтиво поздоровались. Простое внимание подчеркивало их культуру общения с людьми и придавало честь и уважение. Девушка ответила скромным поклоном и быстро прошла в дом мимо.

Через некоторое время, определив господ офицеров в захожий дом, осеняя себя крестом через порог, в избу вошли остальные: дед Лука, Фома Лукич, Маркел, Добрынин Иван и Васька Тулин. Единая вера приветствовала родственников в стенах заимки: Иван и Василий трапезничали с Погорельцевыми за одним столом и проводили время в гостевой комнате, на широкой постели на глухариной перине.

Помолившись перед едой, староверы присели за стол ужинать. Мария Яковлевна и Софья стали подавать пищу. Негромко брякая деревянными ложками, мужики обсуждали новости.

– Что, опять поехал через перевал? – равнодушно спросил Фома у Ивана.

– Нет, этот раз господа офицеры укрытия на время просят… неспокойно в уезде. Слух идет, адмирал Колчак под себя Сибирь подбирает. Вот, недолга, красных забьют, опять хорошо жить будем!..

– А нам-то што? Лучше ли, хуже? – удивился Лука Власович. – Мы, люди своей веры, здесь, в таежной глуши, всех переживем. Мы сами по себе, они сами с собой. Нас никто не трогает, и мы никому не мешаем. С давних времен Петра-Екатерину не знали, француза не слыхивали (Наполеона), царя не видели! Тутака Ленин какой-то пришел: хто таков будет? Неизвестно. Пусть они там между собой сундуки да трон делят, а мы уж тут как-нибудь, в валенках ходить будем…

– Однако не прав ты, сват, – покачал головой Иван. – Это вы тут сидите, ничего не видите. А у нас, по таежным поселкам, недовольство идет. Раньше был царь-государь: мы его не видели, и он нас не трогал. Жили себе не тужили! Что заработал горбом да ногами, все в дом, все твое. Раньше был один урядник, пусть водку да самогон пил, но зато по чести с мужиками за ручку здоровался, по имени-отчеству величал. А ныне как, при красных? Смотреть стыдно… голытьба да тунеядцы с пистолями по дворам ходят, закон новый правят… у кого телку забирают, у другого коня. У меня вон мерина-трехлетка забрали, сказали в милицию, а сами в Курятах его закололи. Что получше мясо по себе растащили, а кости в реку скинули… Где правда? А сейчас, говорят, еще интереснее будет! Какие-то хозяйства будут совместные, все общее: коровы, кони, куры! Орех, рыбу да соболя будем добывать в общий котел, всем поровну… а зачем мне это надо? Если, к примеру, я осенью, весь месяц в тайге был, триста пудов чистого ореха вывез домой, так что, должен его с Оськой Ерохиным делить?! А он, сыч, в то время, самогон пил, да девок местных щупал (женщины перекрестились), где ж тогда правда?!

– Ишь ты! – завелся Лука Власович. – Общее все, говоришь? Что, и вера общая? И бабы тоже?!

– Про баб не знаю, не слыхивал. А вот веры не будет никакой!

– Как то?! – все, кто сидел за столом, бросили ложки.

– А вот так. Ленин сказал, нет никакого Бога, ни у нас, ни у православных!

– Ишь, чего удумали! – закипел дед Лука. – Веры нет никакой… Всю жисть, сколько помню себя, двумя перстами осенял (перекрестился, за ним все, кто был здесь) и отец мой, и дед, и прадед… а теперь что, образа на помойку?!

– Выходит, что так… – ответил Иван.

– Нет уж, тут ничего не получится у них! Как верили, так и будем жить своею верой! – гремел твердый голос старожила. – А доберутся сюда, запалю все, чтобы никому ничего не досталось!..

Луку Власовича едва успокоили, увели, уложили на кровать. Однако старому не спалось, он все вставал, кашлял, шлепал босыми ногами к двери и обратно и лишь под утро утихомирился.

После ужина Фома, Иван и Васька вышли на крыльцо подышать свежим воздухом. После некоторой паузы Иван негромко спросил у Фомы:

– Так что с господами офицерами делать? Пустишь ли к себе на временный постой или за Глухариную гриву на зимовье вести?

– Коли временно, значит, надолго… – задумчиво ответил Фома, глядя куда-то в темноту.

– Что?! – не понял Иван.

– Пусть живут. Только я им не нянька, сами по себе приходную избу занимают, в дом – ни ногой! Может, потом, когда веру нашу поддержать помогут.