Евгений Биктимиркин - Интроверт

Один из самых главных вопросов. Кому начинает верить человек? Ведь всё основано на доверии. Это главное. Два человека, сказавшие одну и ту же речь, приобретут разное количество поддерживающих. Из какой–то книги по психологии я вычитал, что доверие рождается из понимания. На этот элемент я не обращаю особого внимания.

Однако. Если, всё–таки, реальность именно такая, какой мы её себе представляем, тогда, должно быть, мне достаточно подумать о синих дорогах и синих зданиях, и они мгновенно для меня в такие выкрасятся. Но «Ай!», почему–то они всё ещё такие же серые. Вот незадача — не вышло. Отчего же так? В чём загвоздка? Ага, в том, что я слабак, и просто недостаточно сильно в свою голову вдолбил, что они синие. Но какая разница? Результат то неудовлетворительный. К тому же где мой хочуметр? И как я могу определить, достаточно ли сильно я себе внушил это или нет?

Как бы там ни было, здесь я давно натолкнулся на мысль. Что есть правда для каждого отдельно взятого человека? Возьмём пустяк. Почему для кого–то мы — цари природы, а для кого–то — нет. Что нужно, чтобы один считал именно так, а не иначе? Вот тут–то и начинается забавная вещь. Думаю некоторым людям достаточно красочно описать что–то, а другим необходимо море научных доказательств и собственных умозаключений, чтобы поверить. Но, тем не менее, глупый человек или умный — заставить верить во что–либо можно почти любого. Будь то интроверт или экстраверт. А ведь вера — до сих пор самая сильная вещь в нашей духовной жизни…

День восемнадцатый. Уныние усугубилось, апатия разрослась, как опухоль. Держит на плаву только скачанная музыка. Она вызывает в уме немое и непонятное, но приятное одухотворение. Внушает надежду, что самое хорошее ещё впереди. Душа уже вспорхнула, несясь в рай. Вот–вот, и носки оторвутся от земли! Однако они всё ещё на земле.

Трудно представить, как сейчас себя чувствует тот «я», который парит на драконе, рассекая зелёное небо какого–то неизведанного этому «мне» мира. И я рад, что хотя бы у него всё намного прекраснее и радужнее, чем у меня…

Наиболее прискорбным моментом является ограниченность разнообразия человеческой жизни. Для большинства людей (если они вообще работают на самом деле), как мне кажется, график недели довольно прост. «Будни: работаю, выходные — развлекаюсь». Развлечения у всех разные. В среднем уже можно сделать вывод, что люди работают как минимум в два раза больше, чем развлекаются. Ибо после работы довольно трудно сразу влиться в область получения удовольствия.

Тут можно многое сказать. Например, то, что люди могут кайфовать и от работы. Да, если выбор был чрезвычайно удачен — могут. Но, почему–то, мне кажется, что это скорее исключение из правил. Само слово «работа» уже говорит за себя. Если бы работа чаще всего приносила нам удовольствие, её бы называли «развлечение» или «хобби».

Итак, не смею опускать то, что уже опущено. По–настоящему мне жаль из–за двух вещей. Первая: работа отнимает энергию, и даже вечером в добром здравии и не совсем уставший, нет особого желания делать что–либо значительное, а зачем — я свою функцию болтика в системе уже выполняю, с меня хватит нагрузок, я хочу отдохнуть с моей девушкой, покушать и заснуть. Вторая: абсолютное большинство работающих, по сути, ничего своего не создают, даже своё мнение вряд ли оставляют. То есть, по сути, они выучили законы поведения в какой–то сфере. И ими пользуются наравне с миллионами людей. Все они делают примерно одно и тоже, ради кого–то, кто им безразличен, уже через год о них и об их труде в абстрактной и изменяющейся сфере забудут. И после них останется лишь прах и пара людей, которые могут сказать: «Да, нормальный был мужик — скрипты умело писал». А где он? Кто он? Для чего жил? Что нового в мир принёс? Что после себя оставил? Кому? Ради чего? И осталось ли что–то полезное для людей от него? Где его индивидуальность и раскрытие своего внутреннего мира? Да она, видимо, особо никому и не нужна. Смутно выходит.

Пойдя дальше, задумался о том, а что вообще такое «польза от меня». Как бы я себя чувствовал, если бы точно знал, что принёс что–то полезное этому миру? Трудновато представить. Но, в большинстве случаев я мало что чувствую. С двенадцати лет я начал изредка представлять, как буду лежать в гробу под землёй. Я точно помню тот день, когда я начала это представлять, притом сначала со страхом, который со временем стал плавно ослабевать. Моя жизнь прекратится, в следующей я уже не буду помнить эту, не буду знать свои ошибки и свои правильные поступки. Я считал, что тогда не имеет смысла, что произойдёт после моей смерти — даже если весь мой род прекратится — я‑то, даже если это и смогу увидеть из другого плана бытия, не унесу и не проанализирую информацию — мне пофиг. «Человека никогда не замечали, и, возможно, даже унижали, а после гибели люди уже совсем иначе взглянули на его открытия и осознали его ценность, и стали его, чуть ли не боготворить». А какая ему теперь разница — хоть вы выкопаете его и поцелуете его — ему–то уже пофигу — раньше надо было суетиться. То есть, его труд для него самого, как это ни прискорбно, оказался невознаграждённым, почти бесполезным.

Но, сейчас, куря на балконе, я задумался над тем, что я итак почти ничего не чувствую при жизни. Так что жив я или мёртв — не большое различие. Тогда почему бы не согласиться на славу после смерти? На самом деле это на меня не сильно повлияет.

Андрей сегодня рассказывал про свою семью, куда после отпуска собирались поехать. Не сильно он сливается с местным колоритом. Непонятно, как его вообще сюда занесло. На этот вопрос, как я и думал, он помялся, покачал головой, и пробормотал: «Не знаю». Хотя он смотрел в сторону воспоминаемых образов, а затем в сторону внутреннего диалога и лицо было немного нахмуренным…

День двадцать первый. Я сегодня зашёл к Александру Петровичу, но не застал его. Сегодня надо бы напомнить ему, что было бы неплохо уже отпустить нас восвояси. Хорошего помаленьку, побаловались и хватит.

Начинают напрягать, заглядывания в мою комнату в целях шпионажа. Хоть бы раз там шоколадку что ль оставили.

Через минуту я уже думал над тем, что сегодняшний сон уже третий по счёту «многослойный» в этом месте. Всё больше элементов во сне изменяются на ходу. Признак контролируемого сна, дальше будет больше.

На самом деле меня начала охватывать эйфория, и чем больше я над этим задумывался, тем сильнее она возрастала. Так, что даже захотелось коварно улыбнуться и потереть ручки. Хоть, будь я на воле, причин для этого не было бы и не будет, тем не менее, мне интересно, что будет дальше. Странно, что я это говорю, но, и в самом деле, «мне интересно, что будет дальше».