Адам Бодор - Зона Синистра

Я вылез через окно на заросший крапивой и конским щавелем двор и под покровом ночи по знакомым садам пробрался к дому, где жила старая моя подруга, Аранка Вестин. Я собирался на четвереньках, как провинившаяся собака, приползти к ее кровати и, сидя на лоскутном коврике у ее ног, вымаливать прощение; но она, видимо, была начеку и опередила меня, внезапно открыв дверь перед самым моим носом. В такой кромешной темноте вряд ли можно было различить не то что лицо — даже силуэт человека; может быть, ей подсказал, кто я такой, терпкий, смешанный с запахом рома аромат горечавки, который в тот вечер, как и в былые времена, опережал меня, куда я ни шел. Как бы то ни было, она сразу признала меня и вспомнила мою старую кличку:

— О, Андрей, я же чувствовала, что вы живете где-то на белом свете. И однажды вспомните про меня.

— Я почему пришел-то? — сказал я смущенно. — Чтобы прощения попросить.

Какое-то время мы, приличия ради, говорили о том о сем, но в темноте наши руки, расстегивая пуговицы и развязывая тесемки, встречались на все более оголенных местах, пока вся одежда, что на нас оставалась, не очутилась на полу. Кожа ее была прохладной, словно под ней струилась вода; шерсть под животом у нее давно вылезла; коленки наши терлись и стукались друг о друга, словно корни можжевельника. Но что случилось, то случилось, и я никогда не стану об этом жалеть.

Щупая пульс, я лежал, приходя в себя, рядом с ее не слишком горячим телом; и тут вдруг в облаках закричали дикие гуси. Видно, они совсем освоили эти края; сейчас они летели домой, в Лапландию. Клянусь, нет звука тревожнее, чем те скрипучие вопли, что издают в ночном небе дикие гуси. В тишине ясно слышалось, что они летят со стороны урочища Колинда и над Добрином внезапно сворачивают на север, к хребту Поп-Иван. От пронзительного их гогота у меня начались даже спазмы в желудке.

Так что, когда вскоре за мной явились горные стрелки и сообщили: ввиду того, что я самовольно покинул отведенное мне место жительства и, будучи гражданином чужой страны, злоупотребил гостеприимством народа, разрешение на мое пребывание в этой местности аннулируется, отныне мне запрещено посещать зону Синистра, — я даже еще не успел заснуть. Не сомкнув глаз, я, как часовой — утра, с нетерпением ждал момента, когда можно будет тронуться в путь.

Вездеход мой стоял поблизости, в свете холодных ночных огней; рядом с ним, как монумент, дежурил сам Геза Кёкень.

В Грецию самый короткий путь вел опять же через перевал Баба-Ротунда. В разгар ночи, в безмолвии уходящей за горизонт луны я добрался до верхней точки перевала. Серебряная лента моей лыжни по-прежнему плавным изгибом бежала через поляны к подземным ручьям Колинды. Напоследок я ощутил в груди приятное тепло: все-таки не совсем бесследно провел я время в этом краю.