Евгений Гропянов - В Камчатку

— Несносный был душой, так пусть хоть костям его будет покой.

Худяка похоронили в мерзлоте, наскоро прибросив комьями окоченевшей земли и привалив снегом, утрамбовав его ногами, чтобы не могли разрыть землю ни росомаха, ни волки.

Анциферов ошибся, когда подумал, что Миронов-Липин успокоился от его слов. Он умело скрыл испуг, и сейчас, втягиваясь плотнее в лисью шубу, не мог избавиться от лихорадочной мысли, зачем же все-таки Худяк здесь… ведь что-то случилось… и ничего теперь не скажет… не зря спешил… его могло толкнуть что-то особенное.

— И понесла его нелегкая, — тем временем говорили меж собой казаки, — не сиделось ему, не спалось.

— Волотьку давненько не видывал, вот и сорвался.

— За смертью погнался.

— Смерть не жена, богом суждена.

— Говорят, онежский? — спросил Шибанов.

Онежский, — подтвердил Козыревский.

— Гордец. — В голосе Шибанова Козыревский уловил уважение к Худяку, и ему не понравилось, что о Худяке можно говорить без той издевки, которую он позволял себе в общении с Худяком и к которой (после отстранения Атласова) привык, считая, в конце концов, что именно так и надо с ним говорить. Он хотел оборвать Шибанова, но, тут же вспомнив, что нм предстоит, удержал себя.

В Нижний острог въехали под выстрел медной пушки на сторожевой башне.

Петр Чириков первым был у нарты Миронова-Липина. Лицо его сияло неподдельной радостью. Он суетливо хотел поддержать под руку приказчика, тот отмахнулся:

— Не красна девица… Сам.

Миронов-Липин искал глазами Атласова: его не было среди встречающих.

— Хворый он, — догадливо подсказал Чириков.

— А Ярыгин?

— Будет… Ясаком занят.

— Оторви.

Чириков нерешительно посмотрел в сторону ясачной избы.

— Федор! — что есть мочи гаркнул Миронов-Липин и выругался. И когда Федор Ярыгин, щурясь, появился из ясачной избы, Миронов-Липин укорил: — Кто так встречает гостей?

— Мармон! — в свою очередь крикнул Ярыгин. — Где Мармон? Мармон! Что ты за морда такая! Тебе что приказано?

— Встречать.

— Так встречай, харя твоя поганая!

— А ты не ори! Здесь кто сегодня главный? Миронов-Липин, приказчик, а ты орешь, будто… того… приказчик!

Такого Ярыгин не ожидал. Может, и его самого… Он бросил взгляд на ворота: они были закрыты. Казак от пушки не отходил. Вдруг к Мармону приблизился Шибанов.

— Тебе чего? — отступая на шаг, спросил злобно Мармон. — Тебя звали?

Шибанов молча ударил Мармона в лицо. Мармон, поскользнувшись, не удержался и упал. Казаки с явным удовольствием скрутили ему руки.

— Оставьте его… — потребовал Миронов-Липин.

Казаки, отряхнувшись от снега, нехотя отошли.

Мармон, кланяясь Миронову-Липину и стараясь не глядеть на Ярыгина, нахлобучил треух.

«Предан, — отметил про себя Миронов-Липин. — Но против Ярыгина? Завтра выпороть. А так — пригодится».

— Худяк там жив? — перво-наперво спросил Атласов Ярыгина, который, понуждаемый Мироновым-Липиным, пришел звать его к приказчику хоть показаться. («Пошто морду воротит Волотька. Скажи, обид нету на него».) — А то Мармон привозил — болен он грудью, мается.

— Да какой там… Отмаялся. — И, вздохнув, перекрестился.

— Схоронили давно?

— И семи дней не минуло.

— Отпевали?

— Волки его от поют.

— Темнишь, Федор.

— А ты что, не знаешь? Он же встретился Миронову… Окочурился, когда в Нижний гнал.

— Зачем?

— У него и спроси, коль рот раскроет. На упряжке Семена Ломаева гнал.

— На своей, значит… Зазря не сорвался бы. Видать, погнало его такое, что пуще живота. А?

Ярыгин уклончиво пожал плечами, явно не желая уточнять, зачем же в самом деле Худяк замертво лег на пути Миронова-Липина.

— Может, чуял конец и хотел исповедаться? — задал вопрос Атласов, и сам, довольный догадкою, убеждая Ярыгина в правильности догадки, ответил уверенно: — Боле не к кому колена преклонить.

Степанида, когда Ярыгин простился, тихо подошла к Атласову, который сидел на лавке, взъерошенный после разговора, и по-матерински коснулась ладонью волос своего бедового муженька.

— Уходить надо, Володюшка.

— Некуда, Стеша… Эх, Петруха, не дотянул… Ивашку Козыревского видала?

— Гоголем ходит.

— Ну пущай… покамест.

— Анциферов, так тот едва ль не кланяется.

— Ой ли?

— Вот те крест…

— На приказ, может, кликнут? — оживился Атласов и вскочил с лавки, расправляя рубаху по поясу и выпячивая грудь. — Но в Верхний не вернусь. Здесь, в Нижнем, приказ учиню. Казакам поначалу жалованье выдам. Мои амбары на Тигиль-реке еще не разнюхали. Руки коротки. Недовольных на островы ушлю. Я заговоренный… (Он вдруг замер на месте: ноги широко расставлены, взгляд далекий, руки сцеплены за спиной. Степанида в такие мгновения деревенела, боясь спугнуть Атласова не то что шумом, а и дыханием своим.) Сына хочу увидеть. Как он там, в Якутске?

— Да уж бог убережет, — жалобно вздохнула Степанида, и на ее глазах навернулись слезы.

— Крепкий казак, — он горделиво посмотрел на Степаниду.

— Есть в кого, — улыбнулась она, вытирая незваные слезы.

— А ты, мать, еще того, орех. — Он вкрадчиво, как бывало в молодости, приблизился к ней, и она как будто впервые ощутила дымный запах его волос, и в ней проснулось то чувство, которое напомнило о давно-давнишних днях, и она засмущалась, покраснев.

Миронов-Липин не хотел покидать Нижний, не повидав Атласова: Ярыгин, правда неуверенно-нехотя, проговорился, что опальный приказчик в последнее время упомянул о морских островах, что-де кается, что Петров наказ забыл. (А ведь и его, Миронова-Липина, в Якутске спросят про эти самые морские острова. Втайне он надеялся, что Атласов не сдержится, укорит ими, а он не подкачает, вытянет по словечку, Атласов и опомниться не успеет.) Ему, кроме того, хотелось помирить Атласова с Чириковым: оставлять в остроге двух враждующих приказных он боялся.

— Не скучаешь, Осип? — спросил с порога Атласов.

— Да где уж там скучать, — со вздохом ответил Миронов-Липин. — Все дела, да государевы. Это ты на печи.

— Старость — не радость, — подал голос Чириков, желая угодить Миронову-Липину. («Дурак, — подумал сердито Миронов-Липин, — господь ума не дал. Сейчас жди…»)

Но вместо того чтобы вспылить, Атласов добродушно улыбнулся и, подсаживаясь к столу, поддакнул:

— Годы мои не неделя — все было. Вон Ярыгин подтвердит. Подтвердишь, Федор? — Атласова обуяла веселость, которая редко посещала его в последние годы: он открыто засмеялся, глаза лучились добротой, от его крепкого тела пахло миром, казалось, он готов был простить весь свет и отпустить грехи любому, кто когда-либо причинял ему зло. Ярыгин, хорошо знавший Атласова, поддержал:

— Много чего было: крест на Камчатке ставил, морду мне кровянил.