Евгений Гропянов - В Камчатку

— А ты б не сопротивлялся. Глядишь, и обошлось бы…

— В смыках не смирен был, — подал вновь голос Чириков, к веселое настроение Атласова смеркло на глазах у Миронова-Липина, который уже раскрыл рот, чтобы спросить о морских островах, что напротив Камчадальской земли. (Он удивился легкости разговора и податливости Атласова. «Дурак, — подумал он вновь о Чирикове, — такое дело испоганил».)

— А ты меня, Петруха, смыками не помыкай. Я от них государем освобожден: невиновен я, вот так. Иначе б здесь не сиживал, а гнил в казенке по сей день. Ты, я как погляжу, молод на службу — старый на совет.

— Сменен по указу, не бунтом, — елейным голосом произнес Чириков, и столько в его голосе было утайного торжества, которое наконец-то прорвалось, но не взрывом, а струйкой, пахнущей тухлыми яйцами.

— За меня государь спросит с бунтовщиков. Знать, мало я их порол, ноздри надо было рвать, клейма ставить! (Миронов-Липин согласно кивнул головой.) А вот чужую бабу не отбивал и за собой не таскал…

Воцарилась тишина.

— Не-на-вижу! — фальцетом, подвизгивая, закричал Чириков. Его будто пружиной подбросило в сторону Атласова, однако уже на излете рука Ярыгина вернула его на место, и он сжался, поскрипывая от злости зубами.

— Петр!.. Петр, не ерепенься… Владимир Владимирович — он на шутки мастак, — успокаивая Чирикова, говорил Миронов-Липин, а сам поглядывал на Атласова, как тот воспримет его слова. Атласов, не глядя на Чирикова, спросил у Ярыгина, даст ли он казаков и грузовую нарту заготовить дровишек: поизвелся, холодна зима проклятущая, он и не упомнит, чтобы раньше такая бывала. Отчего ж нарту не дать, если юкола найдется: поистощали запасы, хотя и середина зимы, январская треть, отвечал Ярыгин. (Лето года 710 было безрыбным.)

— Не-на-ви-жу! — прошипел Чириков, сбрасывая с плеча руку Ярыгина.

И Миронов-Липин понял, что примирение не состоится, морские острова останутся для него в тумане, а Чирикова хотя бы на время надо увезти в Верхний острог, иначе крови не избежать. («Экий все-таки дурак», — ругал он Чирикова.)

Он не стал медлить.

Наутро Нижний огласился лаем собак.

Чириков в распахнутой шубе на виду у всех тискал свою бабу, черноволосую, в сарафане. Она целовала его в бороду и плакала.

— Где Мармон? Не вижу Мармона, — говорил Анциферов Миронову-Липину.

— Нарты перегружены. Позову — вернется.

Анциферову не понравилось, что Мармон остается в Нижнем.

Никто не знал, что между Мироновым-Липиным и Мармоном состоялся разговор. «Затихни, — наставлял Миронов-Липин, — не встревай ни в игры азартные, ни в ссоры. Ты есть и тебя нет. Я должен знать о каждом шаге Атласова и Ярыгина. А когда вернется из Верхнего Чириков, не забудь и про него. Ну а если такое узнаешь, что невмоготу за зубами держать, ко мне… Как Худяк. Токмо не окочурься… Но зачем Худяк? Не скажешь, а? Нет, не зря собой презрел. Такое сдернуло, одному богу известно». Мармон выслушал приказчика молча.

И все же Миронов-Липин не мог отделаться от чувства, что смерть отобрала у Худяка то, что принадлежать только ему, Миронову-Липину.

— Давай! — крикнул Анциферов, и нарты одна за другой покинули Нижний острог.

«Боже, помоги, не дай дрогнуть», — думал Анциферов, оглядываясь на Миронова-Липина и Чирикова, которые, привычно устроившись на нартах, вскоре подремывали.

В нескольких верстах от Нижнего каюры налегли на остолы.

— Рановато, — пробормотал Чириков, еще дышавший домашним теплом. Слезы бабы тронули его. Ну к чему тащиться в Верхний острог, когда в избе протоплено, рыбные головки отварены, вино в бочонке, а брусника и шикша ждут, когда хозяин захочет опохмелиться. Миронов хоть бы сказал, зачем он нужен в Верхнем. Нет, молчит. Узнаешь, говорит. Нет никакого ему проку от зимней нудной тряски. Он и с нарты не будет вставать, казаки вон идут к Миронову. Скажет, вставай, он не встанет. Но почему они валят приказчика? Зачем? Они что, ошалели, на приказчика руку подняли? И Анциферов молчит. Козыревский, тот вроде как за Анциферова хочет спрятаться. Да нет, шутят казаки, кости разминают… Только почему с приказчиком… Его не свалишь, силен. Вон, вновь на ногах. А ругается — солнце дрожит.

— Шубу скидавай! — услышал Чириков голос Шибанова. — Че пачкать-то! — И потянул за рукав.

Миронов отпихнул Шибанова. Так ему и надо, ворюге. Сейчас на коленях будет валяться, а Миронов не спустит, живьем укатает. Однако Шибанов на колени не пал, а закричал:

— Ах ты, курвина, брыкаться! Вяжи его!

Казаки мухами облепили приказчика, и его богатая лисья шуба отлетела в сторону и, будто вздохнув освобожденно, припала к снегу.

— Бунт! Мало вас Волотька Атласов порол! — Миронов-Липин, устрашая, сделал шаг на казаков, тесня их своим криком. — Анциферов, Козыревский, ко мне!

Он их положит: с Анциферовым сам черт не страшен, Козыревский удал…

«Сам зовет, значит — судьба!» — Анциферов дернул палаш.

«Худяк знал…» — И Миронов-Липин осел.

Каюр едва сумел сдержать остолом собак.

Они убили Миронова-Липина. Чириков увидел, как Анциферов втыкает в снег свой палаш, освобождаясь от крови законного приказчика… Просить… Умолять… Но выжить…

Чириков, обнажив голову, сделал несколько шагов к Анциферову, потом опустился на колени и пополз к его ногам.

— Это все он… он… — бормотал Чириков, дергаясь в сторону Миронова-Липина. — Смилуйтесь… Господи, смилуйтесь! Все отдам! — Бормотание его превратилось в визг, он привалился к сапогам Анциферова.

Тот брезгливо оттолкнул Чирикова.

— И бабу? — услышал сверху, чуть ли не с неба, голос Шибанова.

— Дай покаяться! — возвел руки Чириков.

— Повремени, — шепнул Козыревский Анциферову.

— Пусть кается, да поскорее.

Пока шептал Чириков непослушными губами молитву, казаки вырубили прорубь. Он видел, что это его могила. Нет, это не для него. Он должен жить. Он долго будет жить. У него в Якутске жена. Она молодая. Она родит ему сына. Он хочет жить!

— Хватит! — решил Данила.

Шибанов, смеясь, звякнул перед глазами Чирикова смыками.

— А помоги мне, Харитоша, отправить раба божьего Петра Чирикова на тот свет, — все так же смеясь, попросил Шибанов Березина. — Прощевай, сударь.

Но стоило казакам прикоснуться к нему, как он стал выть, кусаться, и с превеликим трудом защелкнули на его руках смыки. В прорубь столкнули молча.

— Теперь — в Верхний! — отдал команду Анциферов.

Только нарта с Шибановым и Березиным повернула снова к Нижнему. Письмо Атласову повезли, объяснил казакам Козыревский.

Степанида натаскала сухостоя и разожгла костер на берегу реки Уйкоаль. Серым, неуютным днем он вспыхнул звездой. Любопытные глядели на Степаниду из-за частокола. «Крепкая баба, — говорили они, — с такой и смерть красна». — «Да, да, — соглашались другие, — проводить мужика в последний путь лучше никто не сможет. А вот и ей подмога»…