Евгений Гропянов - В Камчатку

Чепатуй разговаривал с сумрачным казаком и загибал пальцы на руках — считал, а молодой казак примостился у сваленного дерева, подставил дощечку и положил на нее белый лист. Потом из сумки вынул сосуд и гусиное перо. Он макал это перо в сосуд и прикасался им к белому листу.

Каяпикайну на правах невестки Чепатуя (другие женщины и мечтать не смели о таком) сделала несколько шагов по направлению к казаку, посмотреть, что он оставляет на белом листе. Чепатуй, прервав разговор, покосился на нее, и она все поняла. Потупившись, вернулась к женщинам, которые стояли неподалеку и ждали, что же прикажет Чепатуй. Казак улыбнулся Каяпикайну. Женщины хихикнули.

— Во, гляди, какие бабы, — говорили в это время между собой Гришка Шибанов и Харитон Березин. — На Ваньку зенки таращат. Шибко гордо ходят, не пора ль с них гордость сшибать!

— Не твоей ли моталкой, Гришка? — загыкал Березин.

— Твое дело — глядеть, а что в моих штанах ишшо крепкое.

— Дай бог, — посочувствовал Березин.

— Будешь зубы скалить, Харитон, слезами зальешься-ть.

— Петух трататух! Ох-эх-ого-го-го! Куру увидел, и потянуло его, потянуло. Гребень аж блестит.

— Ты меня лысиной не попрекай, своя не загуляет…

— Ладно, Гришка, не ерепенься…

— Сам хорош гусь…

— Знатны бабы, Григорий, как наши…

— Эх, Харитоша. — вздохнул Шибанов, — нашим ровни в мире нема. Глядишь на них — и жить хочется. Сила в них адовая. Любая пигалица враз такого мужика скрутит, хуже той болезни.

— А что, Гриша, ежели к апонкам в гости? Ты как?

— Путев к ним нема, едрить их печенку. Волотька-то Атласов ударился в командирство, проволочку затеял. А эти (под этими он подразумевал Миронова-Липина и Чирикова) — им бы хапнуть побольше и тикать. Счастье, что все обошлось. А ты говоришь, к апонкам. Домой бы вернуться целехонькими.

— Данило с тойоном по-мирному…

— Себя уважают… Давай послухаем, чей-то тойон на бабу гыркает. (Чепатуй, озлясь на Каяпикайну, крикнул женщинам «прочь».)

— По-своему, знать, послал…

— Баба место должна знать… Ну и народец: все у них как по-нашему… Сживемся, — довольный Березин сильно хлопнул по спине Шибанова, и тот, не ожидая такого удара, покачнулся, вскинулся было на Березина, но Березин глядел на Гришку серьезно, плотно сжав губы, и Шибанов понял, шутейство кончилось.

Данила цыкнул на Ивана: «Гляделки не пяль! Не здеся надо зыркать, дома! — И на Березина и Шибанова шипом: — У-у, шалые…»

Весь вечер, при свете костра, писал Иван расспросные речи. Чепатуй перечислил всех жителей поименно. Он соглашался платить ясак, признав тем самым право казаков на остров. Вместе с тем он просил и возможной защиты. И она была ему торжественно обещана.

На следующий день Данила, Иван и еще несколько казаков в сопровождении Аспананкура, сына Чепатуя (такой аманат сохранит их от всяких неожиданностей), направились к югу — пересечь Шумшу.

— Вы — наша спина, — наказывал Данила Шибанову и Березину. — Девок не гонять. Узнаю, прибью. Шибанов, ты за старшого. Харитона придержи, нехай языком не брешет и мохнатых не злобит. Слышь, Харитон? («Не глухой», — ответил нехотя Харитон.) Глухой — не глухой, а мохнатых не подначивай. Не гулянку затеяли. («Оно и дурак знает», — пробурчал Харитон.)

С моря Шумшу ровный и серый — ни гор, привычных для Камчадалии, ни лесов. А сейчас глядят казаки: пологие сопки зеленые в жестком кустарнике, ветром насильно причесанные, окружают озера, круглые, как блюдца, голубые, как небо, глазам больно на них смотреть. На песчаных берегах медвежьи следы. Лиса красная выбежит из норы, на людей посмотрит и отвернется. А то ляжет на спину, играет: знает, не тронут ее сейчас, плоха ее шкурка в августе.

Аспананкур был молчалив. Шел он легко, как кошка. Одежда — непромокаемая куртка из птичьих шкурок, тонкой выделки меховые штаны и легкие сапоги — не сковывала его. Казаки сноровисто поспевали за ним.

«Нет, — думал Данила, — ты, паря, нас не загонишь. Не то что остров, а если надоть, и перелив перейдем — не замочимся и дале покатимся».

Безветренно. Солнце грело. Высокие травы звенели от шмелей и диких пчел. Стрекозы облетали людей, ослепляя их дрожащими крыльями. Бесчинствовал комар.

Пролив открылся к вечеру неожиданной полоской, которая разделяла Шумшу и соседний остров Парамушир. Его сопки стеной подходили к берегу, и Козыревскому показалось, что они на байдаре и вот-вот ткнутся в скалы. В сопках клубами бушевали белые облака. Они сталкивались, вскипая. Ноги Ивана заплетались в полыни. Ее стебли, ломкие и сочные, хлестали о сапоги и штанины, источая горьковато-терпкий запах. Распадком казаки спустились к воде.

— Второй перелив… сейчас байдары бы… Жаль, нема. Как ты думаешь, Иван, сколь верст до Парамушира? — спросил Данила, наклоняясь к воде и пробуя ее. — Холодна…

— Версты три, — прикинул Иван.

— Глаз твой верный. — Данила был доволен Иваном. — Спроси аманата, может, знает, где поблизости и байдары есть?

Аспананкур стоял у самой воды (вода, шипя, подтянувшись к его ногам и лизнув кожаные сапоги, скатывалась), он не слышал, казалось, Ивана, он был там, на Парамушире.

— Только в стойбище Чепатуя есть охотники, — ответил спокойно Аспананкур.

— У, ирод! — пробормотал Данила. — А знаешь ли, паря, кто на сем острову живет? — Тут Данила принял вид чуть ли не ласковый, он приблизился к Аспананкуру и старался заглянуть ему в глаза, но тот глядел, не отрываясь, на Парамушир; однако после Данилиного вопроса оживился, простер вперед руку и торжественно произнес, как произносят то, чем всегда гордятся:

— Там живут айну, храбрые воины… Много храбрых воинов…

— Слышь, Иван, что он говорит! — крикнул Данила. — Там мохнатые, только большим числом!

— Чай, не врет…

— Только зря стращает, — сказал Иван.

— Какой резон. На него поглядеть — не врет, — подтвердил Данила.

— Вот, считай, почти и побывали на Парамушире, — пошутил Иван.

— Пусть так и будет, — подтвердил Данила. С ним молча и охотно согласились.

Шибанов доложил Даниле, что курилы миролюбивы, детишек уже не прячут, а бабы принесли им несколько котлов, в которых варить можно. Так что Данила поспел как раз к утиной похлебке: дичи тут простор.

А больше всех радовалась Каяпикайну — ее муж Аспананкур невредим. Сколько пережила она, слушая разговоры женщин. Его непременно убьют, говорили они, зачем им Аспананкур, у которого красивая жена; наверно, они заберут Каяпикайну с собой; нет, пусть Каяпикайну не плачет, они не отдадут ее казакам, да и у нее ребенок; нет, не заберут казаки Каяпикайну; а если придется Аспананкуру умереть, то он заберет с собой все души казаков, один он не уйдет.

Чепатуй настойчиво просил отложить платеж ясака до следующего года: нечем отдавать, а заберут у них последнее, с голоду помрет айн.