Евгений Гропянов - В Камчатку

Лемшинга, Брюч и Кайручь видели унижение тойона. Казак во много раз могущественнее Пинича, если он заставляет того кланяться и говорить вкрадчиво и подобострастно.

«Сердитый, — думала Кайручь, — на медведя похож».

«Я много видел, — думал Лемшинга, — но что есть люди сильнее тойона, только догадывался».

Брюч, потупив взор, бесшумно шептал проклятия Даниле, оскорбившему тойона. Где бог Кутха, почему он не пошлет с небес мстителей? Он сам готов был воткнуть отравленную стрелу в глотку Данилы. Почему так задумчив Лемшинга, почему в глазах Кайручь нет гнева?

Долго сидели молча Лемшинга и Брюч у костра. Данила, утомленный, спал на спине.

Брюч, неуспокоенный, шевелил головешки. Летели искры и пепел; и пепел оседал на сердце Брюча, и он чувствовал: скоро придется зимовать не в юрте, а с собаками в снегу.

— О чем ты задумался? — спросил Брюч Лемшингу.

— Страшно.

— Чего ты хочешь?

— Не знаю. Возможно, стать молодым.

— Почему тебе страшно?

— Я увидел вдруг Авачу с высоты полета птицы.

Брюч недоуменно посмотрел на товарища. До чего он стар! Морщины опутали его лицо, глаз не видно. Такой ветхий…

«Пора из жизни уходить», — подумал безразлично Брюч.

— Что ты видел? — спросил он.

— Людей, — ответил Лемшинга. — И юрты, и собак…

— А меня не заметил?

— Ты в юрте был.

«Скучно как, — думал Брюч, — пора уходить к отцам».

Данила проснулся освеженный, довольный собой.

Костер не горел, пустой котел стоял в стороне.

— Поесть бы, — проговорил Данила и потянулся. Захотелось размяться. Он сбросил шкуру.

Заглянула Кайручь, испугалась, но Данила позвал весело:

— Заходи, заходи, не бойся.

«Ладная», — подумал Анциферов.

— А где старики?

— На охоте.

— И часто они ходят в лес?

— Через день. Если пурги нет.

— А-а-а… Понятно… Шкурки у них есть?

— Есть… — проговорила неуверенно Кайручь и испуганно, совсем тихо добавила: — Нет…

Данила усмехнулся:

— Нет?

Кайручь отрицательно мотнула головой и посмотрела в глаза Даниле упрямо и твердо.

— Принести мяса? — спросила Кайручь.

— Давай.

Мясо оказалось холодным, но Анциферов ел, давясь и облизывая пальцы.

Хорошо!

Если сегодня он соберет ясак, то завтра утром может возвращаться. К тойону наведаться надо. Ну, это последнее.

Он вытер руки о штанины.

Девушка стояла к нему спиной и заплетала волосы в косички.

«Все-таки хороша», — подумал Данила.

К вечеру вернулись старики. Данила спал, раскинув руки и улыбаясь во сне. Кайручь берегла костер. Глаза ее смеялись.

— Не буди, — сказала она Лемшинге. — Он устал.

Я сегодня останусь у вас на ночь, не гоните меня.

Лемшинга обратился к Брючу:

— Ты что-нибудь понимаешь?

Брюч отрицательно покачал головой. Глаза его заслезились, и он вновь подумал, что отцы заждались стариков, они мешают молодым. И если Кайручь захотела остаться, значит, она окончательно повзрослела, и ей пора принять участие в хватании — игре, когда молодой человек должен отбить девушку у подруг. Брюч опечалился: хватание повременит теперь, раз в юрте казак Данила. Он не мог понять, что находят ительменские девушки в грубых казаках. Будь он на месте тойона Пинича, не допускал бы в острожек ни одного постороннего. Соседний острожек, который с ними в войне, изнурительной и беспощадной, охотно отдает своих девушек казакам, похваляясь этим родством и защитой. Конечно, Пиничу воевать с соседями стало труднее. Но Пинич не теряет добрых отношений и с казаками. Вот и сегодня пришел, поклонился. Жаль, что Кайручь не увел. Жаль…

А Лемшинга тем временем помог Кайручь расшевелить посильнее костер, чтобы ночью можно спать раздетыми. Когда он спросил Брюча, то ответа не ждал, он ждал лишь согласия для Кайручь, и Брюч, отделавшись молчанием, подтвердил желание девушки: пусть остается. И Лемшинга радовался за Кайручь — если она покинет с Данилой острог, то будет счастлива. Никто не понимает, что сила острожка — в единении с казаками. У них многому можно научиться.

Данила так и не проснулся. Кайручь легла рядом с Лемшингой, и он долго слушал, как она что-то шептала, ворочалась и успокоилась далеко за полночь. Брюч устроился рядом с костром, положив под руку лук и стрелу с кожаным чехольчиком…

Пинич подкрался к юрте на рассвете. Удивился, что все спят, и подал знак. Воины обложили юрту сухостоем и лапами кедрача, заделали дымоход. Пинич сам бросил головешку. Костер вспыхнул и взревел. Воины держали наготове луки. Однако из дымохода так никто и не показался. Вскоре юрта рухнула, ввысь взметнулся сноп искр.

Есаул Козыревский, узнав о смерти Анциферова, ярился долго. Из Большерецкого острога он, не щадя собак, погнал в Нижний.

— Ломаева с Данилой испепелили! — кричал он в приказной избе. — Что же вы сидите! — попрекал он пищика. — Пора собрать отряд — и на Пинича. Не погромим его, считай, ясака не соберем по всей Камчатке.

— Тебе какая печаль. — отвечал Мармон. — Хочешь — иди. Но сами отряжать никого не станем.

— Ты с есаулом так! — не вытерпел Иван. Он хватанул Мармона за бороду. Тот, не раздумывая, саданул Ивана в живот. Сопя, сплелись в громадный мягкий клубок (в шубах и малахаях) и покатились по полу.

— Будет вам! — взвизгнул пищик. — Избу спалите! Разнимитесь, нечестивцы! Нема креста на вас! — Он вовремя успел подхватить плошку с плавающим в жиру фитилем и вжался в угол, держа ее над головой.

Иван с Кузьмой побарахтались и поднялись, красные, злые.

— Ладно, — согласился Мармон, садясь с одышкой на лавку и вытирая со лба пот, — людей возьмешь из моих. Они хоть к вам и не пристали в прошлый год, а за Ломаева и Данилу спросят. А по правде, паря, Даниле повезло, вовремя убрался, царство ему небесное.

Иван, поняв, на что намекает Мармон, ответил, пряча негодование:

— А ведь ты правая рука Ломаева…

— Вот что, паря. Ты есаул для тех, кто за тебя кричал… Для меня ты Ивашка. Послухай — от Березина и Шибанова отстранись.

— И то верно, — вмешался в разговор пищик.

— А тебя, если встрянешь еще раз, пришибу, — в тон ему ответил Мармон.

— Зачем ты, Кузьма, решился рвать Березина и Шибанова от Ивашки? — спросил пищик, когда Иван покинул избу.

— Если их олюторы убьют, то ответчиков меньше, а розыск с малой мерой в Якутск не поедет. Ему головы подавай…

— Ивашку, значит, чик! — хихикнул пищик, восторженно глядя на Мармона.

— Наша пора Камчаткою править, — весомо сказал Мармон и грудью навалился на стол, строго глядя в прищуре на съежившегося пищика.

Козыревский сумел застать Пинича врасплох. От аманатов он узнал, что в полынью на Аваче попала нарта.

— Ах, Семен, — сокрушался Иван, — вот тебе и эка сладость.

Он тяжело переживал гибель Данилы, жалел Ломаева. Вспомнил, как пять лет назад под командой Ломаева прорвались по уброду в Курильскую землю и как он, Иван, возглавил обратный путь.