Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

— Власик, Никитка, положил на тебя глаз… — ввернул Косой. Он ковырял вилкой с желтой ручкой в консервной банке. — Ты же знаешь, он из этих… педиков.

— Я этого не знаю, — открестился Никита.

— Он даже на Алиску не клюнул, — заметил Павлик — А Лисичка всем нравилась… И тебе тоже.

— И вдруг Александро-Невская лавра! — продолжала Алла — Ты раньше никогда о Боге и не помышлял. И креститься-то, небось, не умел?

— Пути Господа неисповедимы, — сказал Никита. Он понял, что ничего сделать не сможет. Если бы не было этого Туркина с неприятным взглядом, он попытался бы поговорить по душам с ребятами. Сегодня они не очень-то и пьяны, да и не пахнет наркотиками. К вечеру наберутся… Борис Туркин занял его место здесь. Интересно, кто он? Спортсмен? Кооператор? Все они поглядывали на плечистого мужика уважительно, а Ляхова явно заискивала перед ним. Может, она и побольше бы поговорила про свою древнейшую профессию, но одним лишь движением темных густых бровей Туркин заставил ее заткнуться. И тут Никиту осенило: да этот Туркин просто-напросто сутенер! Он отбирает эти сотни у Ляховой. По ее внешнему виду не скажешь, что она живет очень уж шикарно. Если и есть у нее какие драгоценности, так это золотые серьги в ушах и пара тонких колец с камушками на пальцах. Ну, и одета модно, при ее профессии это необходимо, нужно произвести на мужчину должное впечатление… Никита отогнал эти мысли и поднялся со стула.

— Мир вам, — поклонился он всем, перевел взгляд на Павлика и попросил: — Проводи меня, если тебе это не трудно.

Ушастик бросил взгляд на Туркина и нехотя поднялся из-за стола. К его толстой губе прилепилась серебристая рыбья кожа. Широкий нос картошкой лоснился.

— Занятный ты малый, — провожая их взглядом до двери, проговорил Туркин. — Это правда, что твой батя секретарь райкома? Первый?

— Мой отец учитель, — спокойно ответил Никита.

— Так я загляну к тебе, Никитушка, — бросила вслед Длинная Лошадь. — Ты, наверное, и поешь на клиросе?

— Двери божьего храма открыты для всех, — сказал Лапин.

Выйдя на Литейный, Павлик с усмешкой покосился на бывшего приятеля:

— Будешь меня уговаривать к Богу приобщиться?

— Оставь Бога, — оборвал Никита и без околичностей предупредил: — Со мной один человек разговаривал, мой друг, так вот, Паша, ты можешь скоро в тюрьму загреметь, и с большим сроком.;. Подумай над этим?

— Что ты имеешь в виду? — запинаясь, с трудом выговорил Ушастик. Он даже побледнел. И нос стал белым.

— Тебе лучше знать, — сказал Никита. — Мне очень не понравился этот…

— Турок?

— Он — плохой человек.

— Лошадь привела его, — признался Павлик. — Он поставляет ей клиентов, а за это она отстегивает ему больше половины. Раньше-то она за пачку сигарет с любым ложилась, а теперь приоделась и обслуживает только клиентов Турка.

— Я так и подумал, что он — сутенер.

— Говорит, кооператор, — уныло вставил Павел. Он скис, зеленые кошачьи глаза его потускнели, толстая нижняя губа отвисла. — Он достает нам…

— Наркотики?

— Не жадный, — вяло говорил Ушастик — Не жалеет на выпивку, даже в ресторан иногда приглашает, когда Длинная Лошадь хорошую выручку приносит… Да, а кто этот человек? Ну, что тебе про нас накапал?

— Он просил не говорить, но я ему верю. Очень осведомленный человек.

— Книги? — пытался сам себя утешить Павлик — Или что-нибудь другое?

— Что-нибудь другое…

— Я… — Павлик испуганно оглянулся, будто за ним уже кто-то следил. — В общем, я мелкая сошка.

— Да нет, как я понял, дело серьезное, — сказал Лапин.

— Батя уехал в Англию на съемки совместного фильма, квартиру закрыл и поставил на охрану, даже ключей не оставил, а меня определил к тетке, что живет на Карла Маркса, неподалеку от гостиницы «Ленинград». Оказывается, я продал из дома книг больше чем на пять тысяч… Да и дачу мне простить не может, будто это я ее поджег! Нас и не было там, когда она загорелась.

— Сильно ты своему отцу насолил.

— А ты? — вдруг озлился Ушастик — Из-за тебя его с такой работы турнули!

— Вряд ли из-за меня, — спокойно ответил Никита. — И потом, он сам ушел.

— Рассказывай сказки! С таких постов сами не уходят!

— Все в нашей жизни — суета сует, — вздохнул Лапин. Глядя на снова понурившегося Павлика, он вспомнил понравившееся ему изречение философа и теолога Рейнхольда Нибура.

— Послушай, что говорят умные люди, — напрягая память, произнес он:

— Для меня это слишком мудрено, — помолчав, сказал Павлик. — И философа я такого не знаю… Но я догадываюсь, о чем речь… Фальшивые деньги?

Никита промолчал. Он пообещал Прыгунову не упоминать его фамилию и ничего не говорить про фальшивые ассигнации, но Ушастик сам об этом обмолвился.

— Я к этому не имею никакого отношения, — продолжал Павел. — Да мне бы так и не нарисовать. Ал ка показывала десятки и пятерки… Я бы их не отличил от настоящих. Она сказала, что один подонок щедро рассчитался с ней за ночь фальшивыми деньгами. Может, она сама их теперь всучивает на сдачу своим клиентам?

— А Туркин знает?

— Послушай, может, он и дает фальшивые бумажки Алке?

— Держись от всего этого подальше, Павлик, — сказал Никита, поеживаясь в куртке. Холодный ветер задувал под арку, возле которой они стояли, в лицо попадали мелкие капли. Темно-серое небо нависло над крышами, некоторые автомобилисты включили подфарники. Еще и трех нет, а на улице уже сумрачно. Литейный мост полускрыт туманом. Выскакивая на горбатый широкий мост, машины будто проваливались в Неву. Не видно шпиля с часами на башне Финляндского вокзала.

— Ты веришь мне? — приблизил свое лицо к нему Ушастик. От него пахнуло алкоголем и селедкой. С трудом удержавшись, чтобы не отступить, Никита кивнул:

— Конечно, верю! С какой стати меня-то обманывать?

— Так и передай этому человеку… — глядя на проплывающий мимо синий троллейбус с мокрыми окнами, сказал Павлик. — Закладывать их я не буду. Турок убьет меня. Я раз видел, как он Алкиного хахаля выбросил на лестничную площадку, тот все ступеньки пересчитал… Хотел зажилить часть денег, что обещал Лошади.

— Меня эти подробности не интересуют, — поморщился Никита. — Я буду прислуживать в церкви в субботу. Приходи, если хочешь. Можешь с Аллой и с этим… Туркиным, — подавив внутренний протест, закончил Никита — В храм божий никому путь не заказан: ни грешнику, ни праведнику.