Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

— А если бы я не приехала к тебе, ты стал бы меня искать?

Он помолчал, сбивая острием палки налипший на резинку лыжи лед, потом поднял голову и глаза их встретились.

— Нет, — сказал он — Я несколько раз тебя возвращал, вытаскивал из этой ямы… Тогда было понятно, что ты в беде. А в последний раз ты ушла не туда, не к ним, этим Длинным Лошадям, Ушастикам, Косым…

— Не трогай только Никиту, — прервала она — Никита раньше меня порвал с ними.

— При чем тут Никита?

— Он лучше их и нашел Бога.

— Как бы мне ни было больно, но я тебя не стал бы разыскивать, — продолжал Николай. — Даже не из-за гордости… Запомни, девочка, если ты когда-нибудь уйдешь от меня, я не буду тебя разыскивать. Это бесполезно, как сказка про мочало. Мое мужское самолюбие не позволит. Есть вещи посильнее любви…

— Ты не прав, Уланов, — серьезно произнесла она. — Сильнее любви ничего нет. Все смертно, лишь одна любовь бессмертна, как и душа праведного человека.

— Душа, дух, мысль… Они не умирают.

— Это ты от Никиты набралась?

— Я не уйду от тебя, Уланов, — проигнорировала его реплику Алиса. — За эти несколько месяцев мне многое открылось. Взрослее я стала, может, даже умнее. Если я твоя судьба, то ты — моя.

— Мы признались друг другу в любви, ни разу не употребив слова «любовь», — улыбнулся он.

— А говорят ли вообще молодые люди сейчас «люблю»? Видел репортаж по телевидению про ленинградских проституток? Сидят себе перед камерой и друг перед дружкой хвастают, сколько они зарабатывают за ночь! И не стыдно ведь! А некоторым и шестнадцати еще нет. Учатся в школе, читают «Бедную Лизу» Карамзина, «Ромео и Джульетту» Шекспира, пишут сочинения на тему «Первый бал Наташи Ростовой» по «Войне и миру» Толстого.

— И не боятся СПИДа, — вставил Николай.

— Да они и не знают, что это такое! — возразила Алиса. — У них же вместо мозгов — труха. Мне иногда стыдно за весь женский род, когда я слышу, что несут по телевизору на улице девочки и женщины, которым репортеры суют микрофон под нос и задают, кстати, тоже идиотские, вопросы. Это даже не инфантилизм, а маразм! Красивые мордашки, а как накрашенный ротик откроют, так плюнуть на них хочется!

— Алиска, в тебе пропадает учительница, — сказал Николай, — А давно ли ты…

— А вот об этом, мой дорогой, больше никогда не вспоминай, — нахмурилась она, — После того… землетрясения… я была какое-то время, ну, можно так сказать, больна. И огромное тебе спасибо, что ты меня вылечил! — она переступила на лыжах поближе и, обхватив его руками за плечи, поцеловала. — Только никогда не хвастайся этим, ладно?

— Черт побери, а я когда-то думал, что одному быть — это и есть в наше время счастье! — вырвалось у него.

— Иногда нужно быть одному, — сказала она — Даже обязательно.

— Когда я один, я думаю о тебе.

— Я точно так же, — эхом откликнулась она.

Их окружала белая прозрачная тишина, макушки елей и сосен были охвачены багрянцем, медленно передвигались по глубокому налившемуся синевой небу аккуратные круглые облака, напоминающие стадо курчавых барашков. От лыжни разбегались маленькие следы, рваные, размашистые, наверное, зайцев, и ровные цепочки лисьих. Мыши и птицы оставили на искрящейся белизне крестики, тире и точки. Звериную азбуку Морзе. Впереди виднелась лощина, к ней сбегали пушистые, до половины спрятавшиеся в снег с лиловыми свечками елки, а внизу сгустилась посверкивающая изморозью синева. И в тот самый момент, когда Уланов хотел оттолкнуться палками, чтобы спуститься в лощину, ее неспешно пересек огромный лось с широко расставленными в стороны коричневыми лопатами-рогами. Даже издали были видны его огромные опушенные черными ресницами глаза. Горбоносая морда с профессорской бородой медленно повернулась в их сторону, расширились заиндевелые ноздри, животное фыркнуло и, не прибавив шагу, величественно углубилось в бор.

— Господи, какой красивый! — прошептала Алиса. Она сегодня уже не первый раз это слово произносила. Глаза ее расширились, в них мелькали золотистые точечки, а маленький рот чуть приоткрылся, — Это олень?

— Лось, — негромко ответил Николай. Он отметил про себя, что при всей могучести зверя туловище у него короткое, а черные ноги с белыми отметинами неестественно длинные и прямые, как жерди. Он впервые так близко видел лося. Читал, что в это время года они бывают агрессивными, у них скоро гон, но этот исчезнувший, будто растворившийся в чащобе красавец был спокоен и миролюбив. А глаза вроде бы печальные. Тоже ищет подружку?.. Один раз только посмотрел он в их сторону, а когда легко и мощно поднимался из лощины, даже не прибавил шагу. Лыжню пересекли его глубокие, почти круглые следы.

И снова они скользят на лыжах по бору. Толстые деревья лесозаготовители давно вырубили, остались лишь тонкоствольные. Между ними бородавками вспухли пни, прикрытые пышными снежными шапками. Тонкие деревья, но высокие, тянутся в синее небо, разбросав ветви среди сосен, виднеются и березы, осины, редкие дубки. Дубкам трудно в росте угнаться за соснами и березами. Если все до единого дерева давно сбросили листву, то на дубках все еще шевелятся на легком ветру редкие побуревшие листья. Почему-то эти деревья не хотят даже зимой сбрасывать свою листву. Возле некоторых елок громоздятся золотистые кучи — это остатки от разгрызенных белками шишек. Видны маленькие кратеры и возле дубков, наверное, мышиные отдушины.

Скатившись с горы один раз — Алиса, присев на пень, смотрела на открывшееся перед ними озеро, — Николай увидел человека с ружьем, вышедшего из бора на опушку. Охотник был в ватнике, серой солдатской шапке с оттопыренным меховым козырьком и валенках, хитроумно прикрепленных ремнями к широким и коротким лыжам. Скорее всего, самодельным. Когда человек приблизился, Уланов узнал соседа Ивана Лукича Митрофанова. Он издали походил на передвигающийся старинный облупленный комод. Огромные рукавицы были заткнуты за ременный пояс с патронташем. Двустволка висела за спиной, дулами вниз.

— Катаетесь? — покивав огромной головой, ухмыльнулся Митрофанов. — Ну-ну, катайтесь… Только лет пять назад тут один приезжий из Новгорода, спускаясь с энтой горы, врезался башкой в сосну… Нашли сердешного только через неделю, уже и снегом почти всего занесло.

Уланов и не знал, что Иван Лукич еще промышляет и охотой. Геннадий жаловался, что у него он опять украл две сетки. Николай был в Ленинграде, он, Геннадий, уехал с Леной в Новгород, а Чебуран рыл яму для картошки. Митрофанов воспользовался этим и стащил последние две сетки. Больше некому, но когда брат сходил к нему, то Иван Лукич прикинулся больным, немощным, мол, и на озере-то с месяц не был. Но больше не на кого было грешить.