Таир Али - Идрис-Мореход

Шаги исчезают где–то в глубине дома.

2 июля 1919 зеркального года. Балагусейн спросонья трет глаза и пытается понять, о чем его спрашивают.

— Ага–начальник…

— Слышал или нет?!

— Что слышал, ага–начальник?…

На денщике застиранные подштанники, пузырящиеся на коленях.

— Быстро одевайся! Ты мне нужен…

Хлопнув дверью, Идрис Халил выходит из каморки Балагусейна, затопленной рассветными сумерками.

Все утро они тщательно осматривают второй этаж, одну за другой открывая комнаты, кроме тех, где двери заколочены перекрещенными досками, и хотя ничего обнаружить не удается, по крайней мере, ничего определенного, Идрис–мореход теперь точно знает: в доме кто–то есть. Кто–то посторонний, кто–то невидимый, кто–то — мертвый или живой, — кто умеет искусно заметать свои следы. Он понимает это, как только с характерным скрипом открывается высокая дверь в большую гостиную, откуда начался пожар…

В куске оплавленного зеркала на закопченной стене, вспыхнув, тотчас гаснет отражение–призрак: образ гостиной почти двухлетней давности, где на дорогих коврах, устилающих пол, стояли изящные оттоманки с разбросанными по ним бархатными подушками–муттаккя, а в арочных нишах были выставлены персидские кальяны и фарфоровые вазоны.

— Ага–начальник, и здесь никого…

Балагусейн проходит в глубину залы. К обгорелым останкам буфета, инкрустированного перламутром:

— Никого!

Никого. Но безошибочным чутьем поэта и морехода Идрис Халил чувствует то, что остается недоступным пониманию скуластого денщика, что–то неуловимое, разлитое в самом прогорклом воздухе комнаты.

Знаки присутствия. Знаки, скрытые за неприметными образами вещей, по которым можно определить, что ночные визитеры не только были здесь, но, возможно, все еще здесь , или же прячутся где–то совсем рядом. И чем больше среди копоти и мусора Идрис Халил находит эти тайные знаки, тем сильнее его захлестывает тревожное чувство, будто кто–то сквозь щели в обнажившемся скелете стенной дранки или из зияющих дыр на потолке, через которые на паркет узкими конусами подвижной пыли проливается солнце, напряженно следит за каждым его шагом, и этот неуловимый кто–то, хитрый, быстрый и таинственный, полон ненависти и нескрываемой угрозы.

Искаженное страхом лицо Идриса Халила отражается в лохмотьях амальгамы за оплавленным стеклом зеркала. Он кивает самому себе.

Остров неумолимо движется вслед за солнцем. Пожелтевшие календарные листы падают в темноту.

Доктор Велибеков прикладывает ухо к стетоскопу и озабоченно прислушивается к свистящим хрипам в груди. Перед ним за белой ширмой, втянув в себя живот, стоит обнаженный по пояс Идрис Халил. Каждый раз, когда прохладный металл касается его горячечной кожи, он невольно морщится и вздрагивает, чувствуя, как волна болезненного озноба стремительно опускается от выпирающих ребер к самому низу живота.

— А это давно у тебя? — спрашивает доктор, ткнув пальцем в россыпь крошечных пунцовых точек на левой стороне груди. Идрис Халил пожимает плечами.

Несмотря на тень от растущих под окнами тополей, в приемном покое душно. Как знак утомительного безветрия, неподвижно висит занавесь. Пахнет мятными каплями. Пахнет карболкой. Велибеков в белом халате, зашнурованном на спине, перемещает железную трубку справа налево, цокает языком и все больше хмурится.

— Ну, что там?

Велибеков выпрямляется.

— Я еще не закончил!

За прошедшие месяцы он заметно поправился, и теперь поверх кожаного ремешка, подпоясывающего халат, широкой складкой выступает брюшко. Лицо приобрело благообразную округлость, а остренькая бородка, появившаяся в последнее время, добавила ему располагающего шарма.

…«Доктор должен быть полным и цветущим — так он вызывает к себе больше доверия своих пациентов».

Отложив, наконец, стетоскоп в сторону, Велибеков начинает методично простукивать твердыми пальцами дедушкину грудь.

— Ты плохо спишь?

Лицо Идриса Халила грубо искажено явственной тенью бессонницы. Он кивает.

— Последние недели…

Доктор снимает очки с кончика носа. Шумно вздыхает и выходит из–за ширмы:

— Можешь одеваться…

Перекинув полотенце через плечо, Велибеков подходит к чугунному рукомойнику в углу. Неровная струйка воды, теплой и солоноватой, шумно стекает в эмалированный таз.

Надевая рубашку, Идрис Халил прикрыл на мгновенье воспаленные бессонницей глаза, и тотчас на фоне иссиня–черного неба, рельефно проступая сквозь легкую дымку лихорадки, поплыли изогнутые подковами силуэты голодных ящериц, и слепящая лунная дорожка поползла по полу неровным конусом, прорезанным вдоль угловатыми тенями от мебели.

Опять шаги! Над головой скрипят половицы! Кто–то продвигается в глубину дома. Но Идрису Халилу хочется спать. Усталость сильнее страха, тем более, что таинственные ночные визитеры стали уже почти такими же привычными, как упрямое неверие в бесхитростных глазах Балагусейна. Идрис–мореход пытается забыться, не слышать шагов, не думать о них, и на какое–то мгновенье это почти удается ему, однако, как только блаженный покой начинает нисходить на него и изнуряющее напряжение оставляет его грудь, измученную и больную, из пестрой мешанины цветных пятен перед глазами вновь возникает предостерегающий образ двуликой женщины в муслиновом платье…

Где–то наверху медленно и ровно открывается дверь. Потом наступает резкая тишина, густо насыщенная монотонным комариным звоном и шепчущим шелестом едва обозначенного ночного бриза — всего несколько секунд, семь ударов сердца — но Идрис Халил успевает задремать и вновь проснуться, разбуженный шумом шагов уже в коридоре, а затем и на ступенях лестницы. Неизвестный спускается вниз. Крадущиеся шаги становится все ближе и отчетливее, и вот уже они звучат в широком холле первого этажа — кто–то идет, ступая легкими ногами по скрипящим половицам. Идрис Халил весь сжимается, горячий пот выступает у него на лице, стекает по шее, оставляя за собой липкие и прохладные полосы.

Неизвестный останавливается у самой двери. Следует еще одна долгая пауза в бешеном ритме сердцебиения. Абстрактное время страха. Кто–то там за дверью стоит, почти не скрывая своего присутствия, и жадными ноздрями вдыхает запах дедушкиного отчаяния и усталости, которым насквозь пропитаны влажные от пота простыни и подушка, под которой лежит заряженный наган.

Идрис Халил открывает глаза и оказывается за белой ширмой в приемном покое больницы.

— … тебе, дорогой мой друг, требуется хороший отдых и лечение. Думаю, следует съездить в Баку, повидаться с родственниками, побыть дома…

— Что, очень плохо?…