Таир Али - Ибишев

Copyright — «Абилов, Зейналов и сыновья», 2000 г.

Copyright — Ceyla, 2000

Copyright — Tair Ali, 2000

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

Все события и герои в романе вымышлены, любые совпадения случайны

1.

Два десятка фотографий в темно–красном альбоме, несколько учебников со штампом университетской библиотеки, значки, чахлый лимонник в жестяной банке, пять рубашек, свитер, пара старых брюк, туфли со сбитыми на бок каблуками в коридоре, электронная зажигалка, ключи — вот и все, что осталось от Ибишева.

И еще остались две тоскующие женщины. Они тихо ходят по его комнате и стирают невидимую пыль с мебели. Скрипят половицы. Его кровать застелена коричневым покрывалом с тигром. Почти все фотографии детские. На одной из них, самой лучшей, он стоит перед домом с большим персиком в руках и настороженно смотрит в объектив. Эту фотографию делал сосед с первого этажа. Женщины перебирают книги на столе, листают его школьные тетради. И так они делают по несколько раз в день, потому что очень скучают по Ибишеву. А за окном, не шелохнувшись, стоят заснеженные маслины. И если выйти на балкон, то можно увидеть серое и неподвижное море, и падающий снег, который неумолимо заметает головокружительный лабиринт улиц, и белый пар, поднимающийся над плоскими крышами домов, и обледенелые провода, и черных птиц, парящих совсем низко в застывшем небе. И можно прикрыть лицо ладонями и представить его себе там , на бесконечных лугах, залитых прозрачной водой и светом.

Но это сейчас. А тогда, в тот день, Ибишев проснулся от скрипа двери. Он открыл глаза и увидел их на пороге своей комнаты. Они стояли, окутанные полумраком, совершенно одинаковые, маленькие, сутулые, в черных вдовьих косынках и синих платьях в белый горошек. Ибишев закрыл глаза. И когда он открыл их снова, они уже стояли в изголовье его кровати.

— С днем рожденья, сынок! — сказали они совершенно одинаковыми голосами и одновременно улыбнулись. Две загадочные сирены с почти детскими лицами цвета слоновой кости, почти бесплотные, почти ирреальные, два ангела–хранителя, прошедшие через всю жизнь Ибишева и, в конце концов, так и не сумевшие уберечь его бессмертную душу.

И Алия, та, что старше Валии ровно на полторы минуты, отодвигает занавеску, и чудесное майское солнце заливает всю комнату дрожащим светом, похожим на призрачную дымку. И все словно тонет в этом свете: и чахлый лимонник в железном горшке на подоконнике, и письменный стол, и шифоньер в углу, и стены, покрытые выцветшими обоями, и изголовье железной кровати, и заспанное лицо Ибишева.

Валия, та, что младше на полторы минуты, достает из шифоньера одежду Ибишева и аккуратно вешает ее на стул. Брюки, рубашка, носки.

И за окном с массивными ставнями — Денизли, но не такой, как сейчас. Денизли 1984 года. И весь город завешен красными флагами, которые еще не успели убрать после первомайского праздника. И на заросшем диким виноградником огромном пустыре, примыкающем к верхним кварталам, вовсю идет строительство дач. И в городской мечети конца прошлого века все еще находится краеведческий музей. И Ибишеву всего четырнадцать лет. И он, протирая заспанные глаза, садится на кровати. И ноги его едва достают пола, и Алии — Валия улыбаются ему, и их лица цвета слоновой кости почти светятся от счастья.

— Сегодня, наконец, ты стал, взрослым! — сказала Алия.

— Слава Аллаху! — сказала Валия. И они погладили Ибишева по разлохмаченным волосам.

— Теперь ты мужчина в доме, не забывай об этом…

— Мы будем молиться за тебя.

— А это подарок! Посмотри! — И словно, как у фокусников в цирке, в крошечных ладошках Алии — Валии вдруг возникла картонная коробка из–под обуви, перевязанная куском бечевки.

— Когда твой отец уехал, он оставил это . — Сказала, печально улыбнувшись, старшая Алия.

— Упокой Аллах его душу!

— Упокой Аллах его душу! Это нужно всем мужчинам. Это скоро понадобится и тебе.

Ибишев осторожно взял коробку.

— Э то подарок от твоего отца! Мы столько лет хранили его для тебя!..

— Сегодня можешь не идти в школу, сынок. Вечером придут гости!..

Они по очереди приложились ко лбу Ибишева и исчезли, словно растворившись в солнечной дымке. И Ибишев, осторожно прижимая к себе коробку, спустился с кровати и, шлепая босыми ногами, подошел к окну. Коробка была легкая и пахла нафталином. Ибишев был взбудоражен и растерян одновременно. То, что он держал в руках, было как–то неразрывно связано с тем человеком, которого он никогда не видел и который был его отцом.

Он развязал бечевку и снял крышку. Сверху, переложенные кусками ваты, лежали большая, начищенная до сверкающего блеска медная мыльница, круглое зеркало, помазок с настоящей свиной щетиной в маленьком целлофановом кулечке, обсыпанный тальком, плотно закупоренный флакон выдохшегося огуречного одеколона, полупустой тюбик жидкого польского мыла, а в самом низу — роскошная опасная бритва с фигурной ручкой, инкрустированной перламутром. Стоя босыми ногами на холодном полу, он стал бережно раскладывать неожиданно полученное наследство на залитом солнцем подоконнике, остро чувствуя невыразимую нежность к человеку, который, как и он, был мужчиной и когда–то владел и пользовался всем этим. Он представил себе его сидящим за столом в гостиной. Перед ним круглое зеркало на подставке. Он смотрит в него и проводит бритвой по намыленной щеке. На лезвии остаются куски пены с черными волосками.

Ибишев трогает пальцами свое лицо. На подбородке и над губой уже есть пушок. Он пробует подушечкой большого пальца притупившееся лезвие. Бритва удобно лежит в руке.

И, наверное, лучше всего запомнить его именно таким, в призрачной солнечной дымке, стоящим перед подоконником и с замиранием сердца, рассматривающим нехитрое отцовское наследство…

2.

Он никогда не видел его, если, конечно, не считать той темной, плохо ретушированной фотографии в столовой. Она висит на стене, между окном и буфетом. Бесформенное лицо с почти совершенно размытыми чертами едва проглядывает сквозь неопределенный серый туман. Скорее эскиз какой–то маски, чем фотография мужского лица. Сходство усиливается еще и благодаря старательности фотографа–ретушера: розовые пятна на щеках, лиловые тени вместо губ и два четких черных кружочка, изображающих ноздри. Ибишев много раз подолгу изучал этот единственный имеющийся в наличии портрет отца и, в конечном итоге, пришел к единственно возможному заключению: лицо на фотографии никак не могло принадлежать живому человеку.