Таир Али - Ибишев

Он снился ему иногда, огромный и сияющий, в широком плаще, который трепал налетающий ветер. На лицо его падала холодная тень, и черт нельзя было различить, но Ибишев точно знал, что он улыбается ему, улыбается и что–то говорит тяжелым басом, и Ибишев, дрожа от любви и восторга, силился различить слова. Но ничего не получалось — призрак говорил на каком–то неизвестном Ибишеву языке. Он все говорил, говорил, пока где–то далеко не начинали протяжно кричать птицы. И тогда сияющий призрак отца Ибишева поворачивался и медленно уходил в странный скандинавский пейзаж (грозное северное море, катящее валы на громоздящиеся друг на друга скалы, и лохмотья почти черных облаков на светлеющем небе).

Ибишев так никогда и не узнал, о чем хотел поведать ему призрак отца.

В первый раз он увидел этот сон в одиннадцать лет и, проснувшись, долго плакал, закрыв голову подушкой. Очевидно, что призрак что–то пытался рассказать ему. Что–то очень тайное. Что–то такое, что он мог доверить только ему, своему сыну…

Ибишев напряженно думал об этом. И в течение целой недели, искусно прячась от Алии — Валии, обыскивал квартиру в поисках каких–либо следов, способных натолкнуть его на разгадку отцовской тайны. Но все, что ему удалось найти, были спринцовка, в предназначении которой он так и не разобрался, и внушительный темно–синий фолиант «Акушерство и Гинекология», завернутые в кусок тряпки и спрятанные на дне корзины с грязным бельем.

Сон повторялся еще несколько раз. С теми же подробностями. Призрак говорил, перекрывая шум ветра и грохот волн, простирал к нему руки, но слова языка, на котором он говорил, не становились от этого понятнее. И чем старше становился Ибишев, тем спокойнее он начинал принимать мысль о том, что тайное послание отца навсегда так и останется тайным. Это первое значительное поражение в своей жизни Ибишев пережил в полнейшем одиночестве, отгородившись от мира высокой температурой, ознобом и сыпью. Врач определил у него корь. Последовали ровно сорок дней домашнего заточения, во время которых юный Ибишев окончательно установил факт полного отсутствия каких–либо материальных следов отцовского пребывания в доме. Не было ни его одежды, ни его документов, ни фотографий (безобразная подделка в столовой не в счет), ни его запаха, ни его инструментов! Абсолютно ничего!

Первый духовный кризис Ибишева был вызван очевидным хрестоматийным противоречием между сознанием и верой. С одной стороны, следуя немецкой классической философии, он был вынужден признать, что доказательств существования отца в области разума нет и, судя по всему, быть не может, а с другой он интуитивно продолжал ощущать его незримое присутствие.

Кризис этот продолжался до того памятного майского утра, когда Алия — Валия, словно волшебные феи, принесли юному Ибишеву чудесные артефакты в обыкновенной картонной коробке — тот самый святой Грааль, в существование которого он уже давно перестал верить! И именно потому стоит запомнить его таким, каким он был в то утро — счастливым.

3.

Время настолько стерло всякие различия между ними, что они стали совершенно одинаковыми. Два бесплотных существа с девичьими лицами и всегда теплыми сухими ладошками. Алия — Валия, Валия — Алия, бесконечные отражения друг друга. Общее лицо, общий дом, общая судьба, общий Ибишев и даже, в каком–то смысле, общее короткое замужество. Они будут смотреться друг в друга как в зеркало всю жизнь. И каждая новая морщина на лице одной будет говорить другой о ее собственных морщинах. И когда наступит срок, сестры безошибочно угадают это, приглядевшись к своему живому отражению.

Алия — Валия были не просто однояйцовыми сестрами–двойняшками. Они были единым целым. И неоспоримым доказательством этого стал тот душный августовский вечер 1970 года, когда старшая из них — Алия, с лицом, горящим от страха и возбуждения, впервые вошла в брачную спальню.

Свадьбу сыграли дома в узком семейном кругу, в прямом и переносном смысле — он приходился дальним родственником невесте. Не то двоюродным, не то троюродным братом по материнской линии.

Отвернувшись к стене, она стягивает через голову кружевное белое платье. Это платье они шили вместе с сестрой в течение целого месяца. Белая хрустящая ткань, пропитанная запахом нафталина и цветочного одеколона, медленно сползает по худым плечам и в тусклом свете ночника капельки пота тускло блестят на смуглой коже. Платье с шелестом падает на пол и лежит вокруг ее ног, как морская пена. Она не поворачивается. Она прижимает горящую щеку к плечу. Она готова потерять сознание от стыда и страха. Прямо перед нею большой мотылек. В безумном вальсе он кружится вокруг желтого плафона ночника на тумбочке у кровати и пугающие тени, следуя неумолимому ритму его движений, плывут по голубым обоям.

Ибишев–старший сидит на кровати. Невысокий коренастый мужчина с залысинами на загорелом черепе. На нем черные брюки с роскошным клешем и кремовая тенниска, расстегнутая на широкой волосатой груди. Сквозь толщу времени лица его не видно. На лице лежит густая тень. Видна лишь массивная, гладко выбритая челюсть. Он достает из кармана брюк платок и вытирает пот со лба. На столе у двери стоит поднос со сладостями и фруктами. В середине подноса возвышается цельный кусок сахара, обвязанный красной лентой.

И когда он, наконец, позвал ее и прикоснулся к ней, она зажмурила глаза и не открывала их до тех пор, пока он, весь покрытый горячим потом, не откинулся на подушку и не заснул. И она лежит, уставившись в потолок невидящими глазами, и прислушивается к своему телу. И она точно знает: все, что происходит с ней, происходит и с ее сестрой, там, в их маленькой комнате за стеной…

И Валия действительно потеряла невинность в то же самое мгновение, когда это произошло с Алией. Просто так, лежа с закрытыми глазами в душной темноте. И это было в первый раз со дня их рождения, когда они спали в разных комнатах с сестрой.

И так продолжалось в течение всех восьми месяцев замужества Алии. Каждую ночь Валия переживала все то же самое, что и сестра. И они говорили об этом друг с другом. И они были уверены, что так и должно быть. И они боялись, что беременность старшей будет заметна и у младшей. Но этого, слава Аллаху, не случилось! И, несмотря на то, что у Валии тоже прекратились месячные и потемнели соски, и по утрам ее так же тошнило, как и Алию — живота у нее не появилось.

За месяц до рождения сына, которому в наследство, кроме не слишком благозвучной фамилии, Ибишев–старший оставил еще и свои бритвенные принадлежности, он уехал на заработки и больше никогда не вернулся.

С ним поехало еще несколько шабашников из Денизли. Но все они вернулись, самое позднее, через полгода. А он — нет. То ли отправился дальше, на запад, в бесконечных поисках утраченной Аркадии, то ли сгинул где–то в нефтяных болотах Биби — Эйбата, то ли просто не захотел вернуться. Последнее известие от Ибишева–старшего в самом конце осени 1971 года принес человек с сильно воспаленными глазами. Было поздно. Ветер швырял в окна мокрый песок и старые газеты. Алия — Валия не открыли ему и переговаривались с ним через дверную цепочку. Безобразно худой, длинный, с тяжелыми надбровными дугами в стиле Ломброзо он говорил, как–то странно прожевывая слова. Он сообщил, что супруг их находится в добром здравии и в скором времени намерен вернуться домой. Потом он ушел. И больше от отца Ибишева известий не поступало.