Таир Али - Идрис-Мореход

Это и спасло их. Успев сделать лишь несколько шагов, они услышали, как у них за спиной обрушилась часть стены.

Спасительная заснеженная площадь. На затоптанную дорогу падают хлопья пепла. Отовсюду бегут кричащие люди.

Дедушка с бабушкой оказались босыми на снегу. Он — в шерстяных кальсонах, она — в накрахмаленной ночной рубашке с повязанной поверх шалью. Из разбитых окон особняка валит дым. Не обращая внимания на стынущие ноги, Идрис–мореход в оцепенении смотрит, как насмешливый и яростный огонь вырывается из глубоких трещин в фасаде.

Но комендантский особняк избежал злой участи сгореть во второй раз: последовала еще одна серия толчков, земля тяжело закачалась, и под аккомпанемент завывающей от ужаса толпы, разваливаясь на части, дом стал грузно оседать вниз. Через несколько минут от него осталась лишь уродливая груда дымящихся камней, из которых торчали переломанные ребра потолочных перекрытий, да плотное облако едкой пыли…

Только безумный Гаджи Сефтар знает, что будет дальше.

Вначале они увидят свет, такой яркий, что он, пожалуй, действительно мог бы осветить верхушки верблюжьих горбов, если и не в Басре, то в караван–сараях на окраине Баку, уж точно! Свет родится из моря. Слепящий, бешеный, но, как и было предсказано — холодный. И кто–то закричит: «Смотрите! Смотрите!». А кто–то запричитает: «Вай Аллах!». Кто–то упадет на колени и заплачет от страха, начнет молиться, прижимая лицо к замерзшей земле. Женщины будут рвать на себе волосы, но многие просто оцепенеют, как мухи в меду.

И они увидели свет.

— Смотрите! Смотрите!

— Ой Аллах!

Вокруг вдруг стало светло, словно днем, и свет был такой силы и такой удивительной яркости, будто одновременно вспыхнуло сразу несколько солнц. И, выталкиваемый на поверхность чьей–то непререкаемой волей, свет стал подниматься все выше и выше над кипящим морем, меняясь от белого к яркому желтому с текучими вкраплениями оранжевого по краям. Весь остров начала гудеть и сотрясаться, и от криков закладывало уши. Гигантский конус света, изрыгаемый из глубин моря, превратился в огненный фонтан, который, достигнув высоты в несколько десятков метров, распался на шипящие ручьи.

…Нарастает дребезжание зарешеченных окон. Нары, прикрепленные к стенам железными скобами, скрежещут и, сорвавшись, падают. Вспышка света, сопровождаемая почти животным воем заключенных, выбеливает узкие камеры до самых темных углов. Вой прокатывается по тюремному плацу, где сгрудились дежурные надзиратели и солдаты.

Было очень холодно. Происходящее всего лишь в нескольких саженях от крутого берега слепило, но не согревало, и это было удивительно для тех, кто не верил в предсказание.

Идрис Халил сказал:

— Это, кажется, вулкан.

И не ошибся.

Три сторожевых катера, три морских пса салютуют в небо кольцами дыма.

Иногда сны возвращаются, и тогда они становятся чем–то вроде путеводной нити, тем самым Соломенным путем, что ведет в прошлое. Как это ни странно, но шумное извержение грязевого вулкана у берегов Пираллахы было первым моим сном об Идрисе Халиле, а образ морехода, увидевшего ранним утром 1913 года Город Царей, — последним и, пожалуй что, самым ярким. В нем тайна. Однако все эти люди на площади под небом, усеянным звездами, кристаллическое сверкание снега и черные руины комендантского особняка, так и не ставшего домом для Идриса Халила, мокрое от слез лицо Фатимы–ханум, клокотание раскаленной грязевой жижи, потоками стекающей в море, многоликий призрак и этот свет — стоят в самом начале моего приватного путешествия в прошлое…

Никто не может ни подтвердить, ни опровергнуть событий этого дня. Все свидетели произошедшего, включая Идриса Халила и мою бабушку, умерли. Об этом ничего не сказано в столичной прессе: в государственном архиве в подшивках от 27 февраля по 2 марта 1920 года нет никаких упоминаний о вулкане или о землетрясении. Не существует уже и самого вулканического острова — он давно исчез под толщей воды! Единственное свидетельство — мои сны.

К утру заметно потеплело. Снег стал сходить, постепенно превращаясь в хлюпающее серое месиво. Медное солнце золотило поникшие верхушки деревьев, смерзшиеся дюны и печальные проталины, в которых отражалось бесцветное небо. Не считая рухнувшего особняка, в поселке значительно пострадало лишь несколько старых домов — главным образом те, которые стояли ближе всех к морю. Два десятка человек получили легкие увечья, случился один пожар, который, к счастью, удалось быстро погасить. На промыслах прорвало цистерну, и разлившаяся сырая нефть затопила дорогу, ведущую к конторе «Товарищества».

Были и погибшие: трое. Один из них — несчастный Балагусейн, которого извлекли из–под камней вместе с холщовым мешком и знакомым чемоданчиком. В мешке лежали небогатые пожитки денщика, в чемоданчике — столовое серебро, золотые рубли из приданого моей бабушки и почти все ее украшения.

Балагусейн погиб в каких–нибудь двух шагах от спасительной двери веранды. Кажется, он умер сразу.

Двух других погибших раскопали лишь утром третьего дня. Придавленные огромной балкой, они сидели друг подле друга, неестественно вывернув головы: один — направо, другой — налево. Как позже установил доктор, у обоих оказались сломанными шейные позвонки. Два тщедушных человечка с совершенно одинаковыми лицами, искаженными не то улыбкой, не то оскалом. Их опознали сразу — неуловимые братья–печатники с охранными именами пророков: Иса и Муса. Деревянная балка лишила их жизни и невидимости, а заодно раскрыла тайну их неуловимости: пока красных подпольщиков искали по всему острову — они благополучно прятались на чердаке комендантского особняка.

Там же были найдены вопиющие доказательства преступной деятельности Исы и Мусы: разбитый типографский станок особой конструкции — компактный и почти бесшумный, целая стопка готовых листовок, английские винтовки, обмотанные промасленной тканью, и патроны к ним.

…Северный ветер разносит легкие листы папиросной бумаги. Они с шелестом взлетают вверх, будто пытаясь упорхнуть прочь из этих гиблых руин, кружатся над пожарищем, липнут к обугленным стенам.

Братьев–близнецов похоронили за государственный счет. Было куплено несколько аршинов тагиевской бязи, заплачено могильщикам. Ясин скороговоркой прочитал Кярбалаи Мирза–ага. Когда могилы Исы и Мусы стали закидывать комьями влажной земли, молодой ахунд тихо сказал:

— Закапывайте поглубже! Не жалейте земли! Не то, упаси Аллах, и они станут ходить в тумане…

Накрапывал дождь.

В изголовье могил врыли по деревянному столбику с нацарапанными датами смерти. Справа — Иса, слева — Муса. Или наоборот. Их почти невозможно было различить при жизни, а после смерти они вообще будто стали единым целым.