Вильям Козлов - Чёрные ангелы в белых одеждах

— Человек не царь, а враг природы, — вставила Маша. Она любит природу, не пропускает ни одной передачи «В мире животных», просит отца доставать книги о природе и животных. Маша уже привадила в деревенский дом соседскую кошку, к ней приходят местные собаки, которых она подкармливает, и умоляет отца весной купить цыплят, кроликов, и она все каникулы будет за ними ухаживать.

Здесь на чистом белом поле озера гулял холодный ветер, раскачивались вершины ближайших к берегу сосен, с них тихо струилась сверкающая белая пыль. Где-то протяжно поскрипывал, по-видимому, расщепленный сук. Ворон, то малая крыльями, то планируя как ястреб, пролетел другой кромкой озера, мелодичное курлыканье сопровождало его неторопливый полет истинного хозяина леса. Вороны не каркают, как вороны, галки и грачи, а глуховато, но звучно курлыкают, отдаленно напоминая осенние перелеты журавлей. Ворон отличается от очень похожего на него грача тем, что клюв у него черный, а у грачей — серый.

— Я уши не чувствую, — вдруг заявил Дима, тараща на мать глаза.

Лина попятилась на лыжах к нему, сняла рукавицы и потерла мальчику ничуть не побелевшие уши. Мороза-то всего восемь-десять градусов!

— Двинем к дому? — предложил Вадим Андреевич.

— Я сегодня затоплю печку, — сказала Маша.

— А я натаскаю из поленницы дров, — солидно заявил Дима, высвобождаясь из материнских рук. — И буду смотреть на огонь. Толик Пинчук сказал, что если долго смотреть, то увидишь красных чертенят с рожками.

— Твой Толик сказал, что видел на телевизионной антенне полтергейста, — засмеялась Маша, — Трепач он!

— И я видел… что-то голубое, круглое, — возразил брат — Оно гуляло по крыше нашего дома.

— Пар из котельной снизу по трубе нападает на чердак, — сказала Маша. — Особенно в холода он валит из чердачного окошка.

— Her, полтергейст, — упрямо сказал Толик.

Сумерки в деревне более заметны, чем в городе. За окном начинают сереть сугробы, быстро темнеет небо, мороз становится крепче, слышно, как потрескивают на чердаке стропила, мыши уже так нахально не шуршат за печкой и на потолке. Вадим Андреевич каждое утро одну — две выбрасывает за яблоню в снег. Туда кошки за готовой добычей проложили тропинку. Делает он это, когда дети еще в постели. Маша будет охать и ахать, дескать, не надо убивать мышек, потому что в природе все целесообразно: мышами питаются более крупные грызуны, лисицы, кошки. Дима не жалеет попавшихся в мышеловку мышей, но брезгливо отворачивается, когда отец выкидывает их под яблоню.

Дрова в печке потрескивают, нет-нет из щели выскакивает раскаленный уголек, он падает на железный лист, прибитый к полу. Вадим Андреевич, поражая сына, берет уголек двумя пальцами и не спеша снова бросает в гудящую печь. Они только что поужинали горячей картошкой с мясными консервами, в комнате еще витал запах тушеной говядины. Осенью Лина закатала несколько трехлитровых банок с огурцами. Теперь они очень пригодились. Круглый хлеб и батоны они привезли с собой, но можно было купить и здесь в автолавке, которая раз в неделю заглядывала в Богородицкую. Случалось, шофер — он же и продавец, привозил на своем голубом фургоне кооперативную колбасу, твердые пряники, липкий местный мармелад, сироп и рыбные консервы. Лина с Машей уже убрали со стола, вымыли посуду, на плите сопел эмалированный чайник, на узкой лавке у печи выстроились разнокалиберные лыжные ботинки. В доме тепло, ожившие мухи сонно жужжали на окнах, Маша не позволила их уничтожить хлопушкой, заявила, что зимние мухи не кусаются, зато напоминают о весне, лете.

Напротив печки поставили низкую скамью, на ней все и устроились. Маша взяла книжку, но смотрела на огонь. Багровый отблеск — Вадим Андреевич распахнул чугунную дверцу — играл на лицах взрослых и детей. Дрова весело потрескивали, тяга была хорошей. Ночь обещала быть морозной, светлой. В густой синеве окон посверкивали звезды, но луны еще не было видно — наверное, скрывается за соснами и елями, подступившими со стороны дороги к деревне. По тропинке, что проходила мимо дома, проскрипели чьи-то неторопливые шаги, послышался негромкий лай. Кто-то из местных прошел к обледенелому колодцу с помятым оцинкованным ведром на цепи.

— Давайте здесь все время жить? — нарушил установившуюся тишину Дима. — В городе даже зимы нет, одна слякоть.

— Зато в городе кино, телевизор, магазины… — заметила Маша.

— Мы все сюда привезем, — сказал Дима.

— И магазины? — поддела сестра.

— Надо все самим производить, — назидательно заметил мальчик, — Как местные.

— Вырастешь и будешь свиней пасти? — подначила сестра.

— Свиней не пасут, они живут в хлевах, — солидно заметил Дима.

— Ну гусей…

— Что надо — то и буду пасти, — упрямо заявил мальчик, — Да и зачем их пасти? Они сами будут на озере плавать, а вечером домой возвращаться. Правда, папа?.

— Кстати, здесь никто гусей-уток не держит, — сказал Вадим Андреевич.

— Жить у воды и не разводить водоплавающую птицу?

— Не знаю, как гусей, а козу можно было бы завести, — вставила Маша.

— Лучше корову, — возразил брат.

— Тогда и лошадь…

— Папа Толика Пинчука сказал, что скоро многие горожане перекочуют в деревни, — продолжал Дима — Заводы будут закрываться, начнется безработица, вот пролетариат и подастся на село. Говорит, на деревенских нечего рассчитывать — они не поднимут сельское хозяйство, потому что давным-давно разучились работать, Давно рас… раскрестьянились! Советская власть отучила их работать на земле.

— Умный папа у Толика Пинчука! — улыбнулся Вадим Андреевич, — Как это ты так точно запомнил его высказывания?

— Учительница говорит, у меня замечательная память, — расплылся в довольной улыбке мальчик.

— Особенно на ругательные слова, — ввернула Маша.

— Твой Костя Ильин тоже умеет материться, — мстительно заметил Дима.

Маша бросила взгляд на отца, демонстративно раскрыла книжку и уткнулась в нее, дав понять брату, что считает ниже своего достоинства вступать с ним в пререкания. Лина взглянула на мужа и покачала пушистой золотоволосой головой.

— Может, и впрямь переедем в деревню? — примирительно, ни к кому не обращаясь, произнесла она.

— Меня только газета и держит в Ленинграде, — сказал Вадим Андреевич. И это было истинной правдой, он уже много лет с весны до глубокой осени, по сути дела, живет в деревнях. Сколько уже построил с бригадой «шабашников» — слово-то какое-то противное! — скотников, типовых жилых домов для рабочих совхозов.

— Я не собираюсь похоронить себя в деревне, — не поднимая глаз от книги, заявила Маша. — Профессия колхозной доярки или свинарки меня ни капельки не прельщает.

— Уж если мы надумаем жить в деревне, — сказал Вадим Андреевич, — то при чем здесь колхозы-совхозы? Мы будем иметь свое фермерское хозяйство, землю, технику. Будем сами хозяевами и ни от кого не зависеть.