Людмила Бояджиева - Сборник рассказов [искусственный сборник]

Она увидела на экране Девида. Он стоял посреди альпийской лужайки в широкой, распахнутой на груди рубашке и был похож на сказочного волшебника. Ветер перебирал длинные волосы, за спиной в алмазной снеговой россыпи серебрились горные вершины.

«В детстве я любил лежать в траве и наблюдать за крошечными насекомыми, — он сел среди ромашек, протянул перед собой ладонь с замершим на ней кузнечиком. — Я старался представить, как видят мир муравьи, пчелы, качающиеся в венчике цветов… Когда я вырос, решил, что моя невеста будет похожа на бабочку — вот такую…» На экране вспорхнула великолепная белоснежная бабочка — сетка жилок в полупрозрачных крылышках, изумрудный глаз, чуткое дрожание усиков. «Я долго искал ее. А потом стал Волшебником и понял — я могу создать свою мечту сам!»

Милла не отрываясь смотрела, как Девид Филд превращал туго спеленутый кокон в нежную, ослепительно белую бабочку. Она оживала, расправляя шелковистые крылья, сбрасывая оцепенение слепоты. Вырвавшись из плена, сказочная летунья протянула руки создавшему ее Магу и они воспарили к свету! Голубой воздух поднимал влюбленных над луговыми цветами, полями, озерами, над толпящимися вокруг церквей деревушками и холодным величием горных вершин…

Мила замерла, стиснув ладони: мелькнуло и пропало в золоте развевающихся волос лицо Бабочки — лицо Милагрос. Флавин принял дар — он осуществил трюк, придуманный русской девушкой…

— Смотришь сказки, детка? — подошел и обнял за плечи муж.

— Ты знаешь, я — фантазерка… — Мила выключила телевизор. — Иногда такое придумаю — смешно рассказать.

— Смешно? — он заглянул ей в глаза, — но почему ты плачешь?

В городке Оденсе, что расположен на острове Фиония в мрачной гамлетовской Дании под самый новый год произошла удивительная история. Случилось это, как и положено чудесам морозной вьюжной ночью… Впрочем, кто теперь вспомнит, в каких погодных условиях явился в Оденсе 1805 год. Очень уж далеко отнесло нас от тех времен и событий. Но приглядеться можно. И стоит, право, стоит все–таки вспомнить…

…То была холодная, вьюжная и злющая ночь, словно новому году приходилось развернуть на узких улочках батальные операции, беря город штурмом. В переулках буянил ветер. Он куролесил что есть сил: то стремглав ухался на промерзшую каменную мостовую, разбрасывая к стенам домов поздних прохожих, то, вздымал снежные облака к острым черепичным крышам, кувыркался там, неистово вертя флюгерами, потом вдруг нырял в печные трубы и завывал в них протяжно и дико.

У маленького чердачного оконца, розовеющего теплым дрожащим светом, шутник задержался, завистливо кидая в промерзшие стекла пригоршни снега и корча страшные рожи, которые, впрочем, из комнаты вовсе не было видно. Разве только щеглу в полукруглой клетке и двум слонам, что стояли на подоконнике. Но щегол спал, сунув голову в теплый подкрыльный пух, а слоны со срезанными спинами были всего лишь цветочными горшками. В одном из них рос лук–порей, в другом кустик розы — совсем маленький, заботливо подвязанный к сухому прутику. Единственный глянцевый бутон дремал, оберегая туго скрученное великолепие готовящегося к своему празднику цветка. Лук и роза были огородом и садиком молодой семьи, поселившейся в коморке после венчания в начале сентября. В коморке, сказала я? Помилуйте! Возможно, в дворцовых покоях понаряднее и уж куда просторней. Только зачем они, эти пыльные пристанища моли и скучных портретов, когда в маленькой комнате под крышей так жарко и весело пляшет огонь в очаге, так дивно пахнет печеными яблоками? И не только яблоками, уверяю вас. Можно не сомневаться, что в чугунке, среди шипящих в жиру картофелин томится позолотившаяся утиная тушка. Оторвав от нее страждущий взгляд, приглядимся к резным полкам, шкафчикам, подставкам для домашней утвари. Что за умелец заплетали это деревянное кружево! Каким парадным жаром горят начищенные медные бока сковородок и чайников! До чего весело, словно нарядный хоровод толстобоких молодух, глядят с высоты тарелки в цветастых синих «сарафанах»! Но самое удивительное в этой комнате — притаившаяся за занавеской кровать. Для ее изготовления пошел помост, на котором недавно стояли печальные останки графа Грампе. Уцелевшие на досках полоски черного сукна еще напоминали о траурной церемонии, а крепенькие дубовые доски пророчили надежному сооружению долгую жизнь. Все это великолепие сделали проворные руки двадцати двух летнего башмачника, только что получившего звание мастера, женившегося на горячо любимой девушке и «свившего» здесь, в грошовом обиталище бедноты, столь достойное похвалы и даже зависти, семейное гнездышко.

Светловолосая женщина в праздничном батистовом чепце сидела у очага с латунными шариками на решетке и улыбаясь смотрела в огонь. Под крахмальными складками платья обрисовывался округлый животик и, будто оберегая его, лежали поверх холщевого передника покойные руки. Отблески огня играли на новом серебряном колечке, в стекляшках дешевых сережек и драгоценной влаге слез, прячущиеся в светлых голубых глазах. Слезы умиления — будь благословенна ваша благодарная чистота! Женщина сладко всхлипнула. Добрый Боженька, спасибо за счастье! За твой дар жить и давать жизнь. Любить и быть любимой. За великую благодать сидеть у огня в теплыни и покое своего дома, перемежая мечты дремотой…

От церкви св. Марка, что у моста, донеслось 11 ударов — до окончательной победы нового 1805 года остался один час. Внизу хлопнула дверь, заскрипела под торопливыми шагами лестница — он как всегда прыгал через две ступеньки — этот длинногий неуклюжий паренек, юный муж, торопившийся к своей единственной женщине. Дохнуло морозной свежестью и он вырос в дверях, растопырив руки, что бы обнять бросившуюся к нему жену. Рукава куртки, да и штанины были явно коротки, делая похожим этого юного семьянина на переросшего свою одежонку подростка. В прямых русых прядях таял снег и даже с кончика большого носа одна за другой падали капли. Правой рукой он прижал к своей груди ее милое, порозовевшее лицо, левую — с мешком из вылинявшего полосатого штофа — поднял высоко над головой. В мешке что–то щелкало и тихо вздыхало: “ — уфф–уфф…»

— А ну–ка взгляни, малышка, на мой подарок! — Он развернул полосатую ткань и поставил на стол затейливый домик. Сам отошел, с улыбкой наблюдая за произведенным впечатлением, а женщина опустилась в кресло и тихо выдохнула: — Это… Это для нас? Правда!?

Это был не замок, не лесное жилище гномов, ни ларь или шкатулка. Нечто особое, вобравшее в себя все сразу от земли, неба, творений человеческих рук и фантазии. Лица прелестные и страшные, животные и птицы, сказочные плоды и дивные цветы — да много чего еще можно было рассмотреть в покрывавший «терем» деревянной резьбе. Из центра резных кущ строго смотрело око циферблата с движущимися по нему ажурными стрелками. А под циферблатом находилось окошечко, как сцена в маленьком театре и там что–то нежно звенело.