Людмила Бояджиева - Сборник рассказов [искусственный сборник]

— Корпус я сделал сам. Четыре месяца по ночам резал. Кривой Карлос нашел на пожарище у оврага погибшие часы, механизм починил, он же умелец. А я выпросил. Он добрый — сказал — для семьи вещь совершенно необходимая. Что за дом без часов? Что за Новый год без трезвона! Вот, вот сейчас! Тише! Сейчас ты увидишь представление!

Внутри резного дома что–то зашипело, напряглось — на сцену выехал крошечный гном и поднял ручки, в которых блеснули совсем настоящие, только малюсенькие — ни больше гроша — литавры. Гном размахнулся пошире и…

От торжественного звона женщина вздрогнула. Ее улыбку сменил испуг. Но тревожный взгляд, устремившийся к мужу, тут же потеплел, в глазах вспыхнул восторг. Она взяла его большую — в мозолях и свежих ссадинах ладонь — и положила на свой живот.

— Ой! Да, это же его пятка! Чувствуешь? Пинается! Наш малыш, похоже, собрался плясать!

Пока 12 гномов кружили в хороводе — а их появилось ровно столько и как раз в положенное время — все настойчивей заявлял о себе скрытый во тьме материнского лона ребенок. Он тогда уже рвался что–то сказать, объяснить. Увы, права голоса он пока еще не имел. Зато в эту ночь много говорили другие. И, вопреки обыкновению праздничных дискуссий, вовсе не чепуху.

Вьюга утихла и новый год щедрым победителем вступил в свои владенья. Сколько драгоценных камней, алмазов, серебряной канители развесил он по деревьям и фонарям притихшего города! Покончив с уткой, праздничным пирогом и вдоволь нацеловавшись, супруги спали. Под старой, доставшейся в наследство периной, нарядно выстеганной новыми яркими лоскутами, прильнули друг к другу доверчивые молодые тела, а за окном, заглядывая в комнату, висела большая зеленая звезда. То ли от тепла очага, то ли от важности праздника, розовый бутон раскрылся, выпустив нежные лепестки алого цветка. Роза высоко подняла нарядную благоуханную головку, словно барышня, попавшая на первый бал и отвернулась от грубого, вульгарно пахнущего, изрядно общипанного к столу порея. Щегол проснулся бодрячком. Ероша перья, он прыгал с перекладинки на перекладинку и восклицал: — Здравствуй, здравствуй, Новый год! Новый год!

— Что–то нам он принесет, принесет… — иронично проскрипел сапожный нож, остро отточенный и висевший на специальном крючке, чем несказанно гордился.

— Могу прояснить… — молвила звезда столь светским тоном, что в ее причастности к высшим сферам можно было не сомневаться. — У нас наверху кое что известно. В начале апреля здесь родится мальчик. И знаете, там (она даже мигнула!) уже решено — Он будет поэтом.

— Поэзия — это то, что помещают в самом конце газеты, а потом выр–р–р-езают! — проявил осведомленность нож, налегая на режущее «р». — Суета сует и томление духа. Не для народа. Народу необходимо полноценное питание. Когда в руках есть ремесло — суп и кусок хлеба обеспечен.

— Помимо того морковь и сколько угодно лука, — обрадовался порей кулинарной теме.

— Господа! Фи! Разве можно быть такими прагматиками, когда речь идет о человеческом призвании! О радостях духа, взлетах ума? Такое впечатление, что люди появляются на свет лишь для того, что бы регулярно набивать животы и удобрять почву. А красота? — сделавшись из алой пунцовой возмутилась роза. — Я не пожалею всех своих лепестков, что бы этот малыш никогда не проходил мимо прекрасного! — Она героически тряхнула головкой и нежные шелковистые лепестки осыпались на подоконник. Царский дар.

— А голос! Неужели еще не понятно, что для благополучия в этой жизни важнее всего громкий голос! — Щегол выдал такую затейливую трель, что, зашипев, вспыхнул едва тлеющий огонь в очаге.

— А-пчхи! — Чихнул он, подняв тучу пепла. — Если кто–то полагает, что — будь ты башмачник, поэт или певец — можно обойтись без огня, тот слишком переоценивает влиятельные связи и собственную — кхе–кхе — пронырливость. Лед — он и в бокале с вином — лед! Обман и разжижение. Кхе–кхе! Огонь в груди — вот, господа, та главнейшая сила, без которой зачахнет в ненужности и унынии самое ценное дарование. — Шипя и кашляя как завзятый курильщик, прохрипел огонь.

— Да от вас, милейший, одна морока и пожары. Вспыльчивость и лихорадка. Характер! Нет ничего важнее характера! Напор и несгибаемость! — нож дугой выгнул боевой бок и едва не соскочил с крючка.

Всем захотелось высказаться по поводу разбавления вина и роли характера в биографии великих людей. Раздался такой гвалт, что стоит удивляться, как он не разбудил башмачника и его жену. А затем мерно ударили часы. Только три раза. Но воцарилась такая тишина, что все и всё, что было в комнате и за ее приделами — сугробы на улочках, коты на крышами, опушенные инеем ветки деревьев, золоченый крест и петушок, венчавшие шпиль церкви и даже высочайшая звезда услышали тихое заклинание часов:

— Все знать, все знать… все видеть, все понимать… Любить, любить, любить…

— Он будет королем! — провозгласил высунувший бородатую голову из резной листвы пан. — Он перехитрит время.

….Много, ох много раз пробегала с тех пор по кругу неугомонная стрелка. Родившегося в чердачной комнате мальчика назвали Гансом Христианом. Все, щедро обещанные в новогоднюю ночь Гансу Христиау Андерсену дары, пришлись впору. Он запоем читал, бес конца фантазировал, легко сочинял, много и с любопытством путешествовал, описывая в книжках то, что видел в дальних странах. Взрослел, умнел, старел. Рядом трудились и старились верные часы. Однажды они даже закашлялись и умолкли. Тогда в комнате появился часовой доктор, похожий на аиста в очках, поковырял блестящими щипчиками в механизме. И вновь побежала стрелка, закачался маятник, настаивая на своем: «- Все знать, все видеть… не забывать, не забывать. Любить…»

Ганс Христиан так и поступал: все видел, ничего не забывал и знал даже про такие удивительные вещи, о которых другие и не подозревали. Например, ему точно было известно, что все сущее в этом мире — одна семья, созданная Творцом для радости. Он любил своих неисчислимых сестер и братьев — улитку, куст репейника, фарфорового пастушка, вороньи стаи, домовых и троллей, облака и листву, горошины, камешки, оловянных солдатиков, русалочек, принцев и бедных студентов, перышки, хлебные крошки, пыль на стекле — ну, короче — все–все. От понимал их язык, обычаи, характер, никогда не терял зоркости взгляда и жара пытливого сердца. Он, как никто другой, подмечал прекрасное в обыденном и пылко преклонялся ему — этот особенный человек. «Да вы умеете заметить жемчуг в любой сточной канаве, мой друг!» — сказал ему как–то известный писатель.

Уже первые сказки Андерсена принесли ему славу Величайшего Поэта. Маленькими изданиями сказок зачитывались до дыр, книги с картинками раскупались в пять минут, стихи и песенки из этих сказок заучивались детьми наизусть. А критики смеялись! Смеялись и незнакомые люди, встречая на улице нелепого чудака — они ведь лучше умеют оценить достоинства головного убора, нежели головы под ним.