Валерий Митрохин - Афорист

— Как? У меня ведь с ним были только деловые контакты. Он заказал — я исполнил. Мы даже не приятели.

— Будет он с тобой приятельствовать. Он хозяин, ты работник.

— Он хорошо ко мне относится. Заплатил щедро. Даже больше, чем я сказал.

— Ладно, ладно! Ты и без меня знаешь, что наш брат ему не компания. И всё–таки… Давай как–нибудь, а?

— Я знаю, где его можно увидеть — уныло ответил Чин.

— Ну и вот. Пойдём туда и вежливо навяжемся ему. Слово за слово, авось он и пригласит нас. Только ты всё доверь мне. Ты познакомь нас, а я его уболтаю.

Пистолет оказался неожиданно для Чина не тяжелым. Казался игрушечным. В нём была какая–то пластмассовая легкость.

— Это потому что незаряженный, — отзывчиво пояснил Муст, — Вот они.

И протянул горсть — чуть покрупнее серых семечек — патронов.

Чин подумал: «Разве такой ерундой можно убить!?» И кто–то изнутри Чина ответил: «Нет, конечно!»

Чему Чин живо обрадовался.

— Ладно. Согласен. Только заряди сам.

— Я рад, что ты принял это решение, — Муст ловко извлёк магазин, который был чуть больше зажигалки. Сноровисто натолкал в него один за другим патроны, щёлкнул предохранителем.

— Понял? — спросил Муст.

— Да!

Чин взял оружие, и тут же ощутил смертельную тоску.

И перед Чином открылась бездна. Головокружительно пустая и безжизненно чистая. Он качнулся с пятки на носок и, панически вскрикнув, упал в неё. И сразу же потерял ощущение падения.

«Я не падаю, я лечу!» — твердил он, успокаиваясь.

Хотя в глубине сознания он знал правду. Но ещё лучше он знал и другое: то, что бездна — это синоним бесконечности.

Чин — Вовс (пьяный разговор):

— Мне хочется девушку.

— Ты уверен?

— Когда мне ничего не хочется, даже есть, это значит, мне нужна узда.

— Пойдём к Пизе, у него настоящий сервис.

— Сервис, сервус, сервиз.

— Ты снова пьян?

— Я фортепьян!

Ударил по клавишам рояля. Инструмент вскрикнул. Так при вспыхнувшей вдруг драке в один голос вопят в кабаке бабы.

— Предлагаю загородную сосисочную.

— Ты же говорил — к Пизе.

— Тебе нужен свежий воздух.

— Как с горючкой?

— «Хонда» — полный бак.

— Брат купил?

— А кто ж ещё?

— Смотри! Я не люблю, когда мне вкручивают динамо.

— Да! Я болею за «Динамо». Ты даже это обо мне знаешь? Откуда?

— Интуиция.

На краю ночи расцветали синие цветы грозы.

— Мне без разницы, что зурна, то Зухра.

— Ты ничего не понимаешь в бизнесе.

— Не понимаю?!

— В таком случае отвечай, почему заведение Пизы популярно даже у аборигенов?

— Потому что там весело.

— Чушь! Причина в том, что все его девочки без усов.

— Мне без разницы, что зурна, что Зухра.

— Поэтов дальнобойные слова…

Из нечаянно подслушанного:

— Когда сразу у нескольких субъектов есть что–то общее, возможно, это банда.

— Что ты подразумеваешь под словом «общее»?

— Ну, например, все вошедшие к тебе без приглашения мужики оказались бритоголовы.

Наг — не значит нагл.

В ментовке:

— Ну, что там, есть ли новости из лаборатории? — с плохо скрываемым нетерпением спросил Холоша.

— Разные пистолеты, — ответил Туфлица с плохо скрываемым злорадством. А сам подумал: «Вот тебе. Выкуси! Ишь ты, хотел одним махом два дела накрыть…»

Максимильянц видел, что Ым к нему относится лучше, чем к другим. Однажды в своих симпатиях он дошел до того, что, подведя Масимильянца к обрыву, сделал испуганное лицо и, показав рукою вниз, сказал:

— Бубух! Ого–го! Нетушки!

— Это он тебя предупреждает, — пояснила Луя, — что гулять по краю пропасти очень опасно.

Раз в неделю Ым закрывался в хибаре, и через некоторое время оттуда начинали доноситься звуки ударов и стоны.

Когда Ли попытался приблизиться к хибаре, чтобы заглянуть в неё, Луя странно вскрикнула и заступила любопытному дорогу.

— Туда нельзя! — прошептала она. — Никогда не ходите туда, когда слышите это.

И всё–таки Максимильянц умудрился заглянуть в подслеповатое оконце, едва в очередной раз оттуда донеслись сладострастные стоны и короткие резкие удары.

Ым совершенно голый — оттого казался ещё массивнее — слегка нагнувшись, делал резкие движения двумя руками снизу вверх. Снизу вверх. Сильно выдыхал и на следующем после удара вздохе испускал стон, так похожий на приглушённый вопль. В руках у него была толстая плеть. Максимильянц находился позади Ыма и был так близко, что слышал свист жуткого орудия. А на лицо ему попали липкие брызги, когда окровавленная плеть возвращалась, чтобы набрать силу для нового удара. Она осыпала мелкими кровавыми каплями всё вокруг.

Ым самобичевался. И, похоже, это доставляло ему жестокое наслаждение.

— Если бы он не делал этого над собой, он бы делал это над вами, — сказала Луя.

— Почему ты так говоришь? — насторожился Ал.

— Потому что сама на себе испытала.

— Он тебя бил?

— Пока мы тут были вдвоём.

— А как же тебе удалось выжить?

— Благодаря тому, что мы делаем вчетвером.

— Не понимаю? — сказали Ал, Максимильянц, Ли.

— Чего тут непонятного? Когда он видит, что делают со мною мужики, он думает, что они мучают меня, а я их. И этим удовлетворяется.

Максимильянц ушёл через пещерный колодец.

Когда–то на неприступной высоте плато был город. Он был непобедим. Потому что штурмовать отвесные скалы было невозможно. Колодец, пробитый сквозь толщу горы, поил осаждённых родниковой водой.

— Ну а как же можно было забросить туда овец? — спросил майор Максимильянца. — Вас они, как я понимаю, завезли туда вертолётом. Но как много сотен овец закинули на яйлу?

Мы — дети терпения. Терпение лопнуло, и мы появились на свет. Хакхан.

Абрикозов — министр по этническим вопросам:

Говорят, маленький народ страдает комплексом неполноценности. А я говорю: народ никогда не страдает комплексами, ибо нет маленьких народов. Есть маленькие, слабые люди и в малочисленных, и в многочисленных народах. Каждый народ — семя. Дай почву и он умножится в массе своей.

— Всем хочется счастья, даже тем, кто и представления не имеет, что это такое.

— У каждого о нём своё представление, Муст.

— Пока его не познаешь, никакого представления. А познаётся оно, когда теряется. Сказано ведь: нет в жизни счастья. Зачем он так сказал?! И не только своих имел в виду. Хотя у них тоже его никогда не было. Вот мы отвоюем свою землю, и счастье придёт в Цикадию. А назовём её мы по–справедливому. Аборигения — звучит мудро, потому что верно. А пока не осчастливлен независимый народ, не будет счастья на его земле.

Холопцы тоже ненавидят куцапов. Не могут им простить своей вторичности, второразрядности (кстати, исторически добровольно культивируемых в себе, быть может, в угоду всё тем же куцапам). Низкорослые, некрасивые куцапы присвоили себе всю славу побед над врагами и прочие доблести бытия.