Рена Юзбаши - Целая вечность и на минуту больше-1

— Документ подождет. Ты мне лучше скажи, что происходит? Чем ты болеешь, что оказалась здесь?

— У меня хроническая болезнь и честно говоря, не хочется вдаваться в подробности. Но это не мешает мне быть полноценным человеком, просто иногда ужасные приступы. Так что кому бы я ни досталась в качестве жены, я — не особо качественный товар.

— Давай об этом будем судить мы, мужчины, ладно? Так, если не хочешь говорить, что с тобой, я тебе сейчас отрывками этот документ зачитывать буду, посмотрим, что ты думаешь по поводу стратегии работы с молодежью за границей.

Уже через полчаса я понял, что окоченел, будучи в костюме, и взглянул на Марьям, укрытую простыней.

— На тебе что надето?

Она смущенно покраснела:

— А с чего это тебя волнует? Неужели тебя волнует что–то, кроме программного документа?

— Дурочка, я не в этом смысле, здесь же холодно, а ты укрыта одной простыней.

— Да, холодно. Просто не хочу родителей беспокоить, чтобы они что–то везли, а в больнице нет одеял, я уже просила.

Через три минуты после непродолжительного, но кровопролитного боя, я вернулся с одеялом в руках и четким намерением оставить министра здравоохранения на ночь в этой же палате с этой же простыней. Подойдя к окну, я понял что рамы выполняют какую угодно функцию, кроме своей непосредственной. Из щелей дуло так, что могло сдуть не то что простыню, но и одеяло. Программный документ я использовал максимально эффективно, заткнув листами, которые я выдрал из него, окно по периметру.

— На ночь тебе точно здесь нужно остаться?

— Я и сама не хочу, но придется. А тебе уже пора уходить, тебе же завтра на работу.

И словно услышав ее, в дверях появилась медсестра в белом халате с самым свирепым выражением лица, которая стала выпроваживать меня, говоря, что будет беречь мою невесту пуще зеницы ока. Услышав слово «невеста», Ежик, счастливо заулыбавшись, помахала мне рукой.

Утро у меня началось с того, что ровно в девять я был в больнице в полной боевой готовности, чтобы вызволить Ежика из этой крепости и вернуть ее домой. Но мне так особо и воевать не пришлось — врачи, убедившись в ее неплатежеспособности, очень быстро отпустили нас. И хотя Ежик, лежа на заднем сидении машины, пыталась шутить, было понято, что она очень ослабла после приступа. Доставив ее домой, я попытался помочь ей подняться, но услышав, что вся ее семья дома, понял, что даже для такого подлеца, как я, это чересчур — знакомиться с ее родителями, будучи женатым человеком.

Я подъезжал к работе, когда раздался звонок мобильного:

— Здравствуйте, Арслан.

— Здравствуйте.

— Вас беспокоит представитель мэрии Чапича, Юсиф Казиев.

— Что–то случилось с Байрамом?

— Нет, но боюсь, что скоро случится. Вы знаете, у нас маленький городок, где после десяти ночи жизнь замирает.

Ну, если он считает, что десять часов вечера — это ночь, то действительно жизнь замирает.

— Это совершенно понятно. А что, Байрам пытается изменить уклад вашей жизни?

— Да, и делает это очень своеобразно: каждую ночь ездит на своем «лексусе» по городу с огромной скоростью, включив музыку, которую и музыкой–то можно назвать с трудом, на полную мощь. Всех жителей города это изрядно смущает.

— Вы не переживайте, я сейчас же ему позвоню, и уверяю вас, больше он никого тревожить не будет.

— Арслан, у меня к вам только один вопрос: Байрам действительно работник МИДа?

— Да, — помедлив, я продолжил, — к сожалению.

— Удачи вам в вашем нелегком труде.

— Спасибо.

Почувствовав острый приступ жалости к себе после этих слов, я стал набирать телефон Байрама. Поорав минут пять и отведя душу, я потребовал, чтобы Байрам немедленно сел писать объяснительное письмо. И вопрос Байрама:

— Вам всю правду писать или как на самом деле было? — только укрепил меня во мнение, что я был прав, когда отправил его в Чапич.

Я ответил фразой, за которую буду уважать себя и сегодня, и спустя годы:

— Сначала всю правду напиши, а потом как на самом деле было. Понятно?

— Да, Арслан, конечно.

— И если мне еще раз позвонят и скажут, что тебя видели за рулем «лексуса», то пеняй на себя.

Разобравшись с этим олухом, я поднялся к себе. После исчезновения Байрама атмосфера стала теплее, судя по тому, как Тарана жалась к Мехти, который чувствовал себя все увереннее.

— Ребята, я вам не мешаю?

— Ну, что вы, Арслан, чувствуйте себя совершенно свободным, — Тарана ответила ничуть не смутившись.

— Спасибо, ты очень любезна. Что у нас сегодня происходит?

— Совет Европы проводит семинар, кто–то должен участвовать и от нас.

— Тематика?

— Одиннадцатая статья Европейской конвенции по правам человека.

— А, ну это право на ассоциацию. Опять будут спрашивать, почему неправительственные организации не регистрируем — тут отдуваться будет Минюст.

Министерство юстиции я терпеть не могу, так что буду присутствовать и всем своим видом выражать абсолютное согласие с каждым словом спецпредставителя Генсека Совета Европы у нас.

На конференцию я приехал в самый интересный момент, когда представитель Минюста в своем выступлении особо отметил, что в каждой местной «шаражкиной конторе» (это он по благотворительным организациям так прошелся) по террористу сидит. А зарегистрированный террорист в два раза, а то и более, страшное оружие, чем не прошедший регистрацию. Это еще ничего: однажды на конференции чиновник Минюста, вдохновленный присутствием своего начальника, до того договорился, что ЮНЕСКО неправительственной организацией назвал и сказал, что вот с такими приличными организациями, как эта, они самым тесным образом сотрудничают. Надо отдать должное его начальнику, который стал бордового цвета и почти сразу стал объяснять, что его ведомство, за редким исключением, все же видит разницу между структурой ООН, каковой и является ЮНЕСКО, и благотворительными организациями.

Вечером меня хватило только на то, чтобы позвонить Марьям:

— Привет, как ты?

— Врач говорит, что жить буду…

— Ну, я рад.

— Если найду с кем.

— А вот этому я буду рад гораздо меньше. И вообще, не дерзи взрослым.

— Это не я, это мой врач так считает.

— А врачу можешь передать, что еще раз что–нибудь подобное скажет — и я ему все ребра пересчитаю.

— Не ему, а ей — это во–первых, а во–вторых, тебе никто не говорил, что девочек бить нельзя?

— Как нельзя? Почему это нельзя? Если девочек нельзя, то кого тогда можно? Мальчики ведь и сдачу дать могут.

— Ладно, я спать хочу, а завтра я на работу выйду, приедешь ко мне?

— Спокойной ночи, маленькая моя, сладких тебе снов.

— Может быть, и твоя, но я уже не маленькая, я взрослый, сформировавшийся человек.