Марта Шрейн - Золотой медальон

Костя объяснил ей:

— Здесь княжеские владения были и население — были их крепостные, все Томилины. Церковь Томилиных до сих пор стоит. Ничего, ждем, когда поп помрет, тогда и приход закроем. Ну, и люди, конечно, сплошь Томилины. Особенно, в Большой Томилинке. В тридцатых годах, когда уже колхозы организовали, разобраться кто есть кто, удавалось с трудом. Рассказывают, когда из центра «партейного» рабочего прислали, он это дело быстро разобрал. Одним велел оставаться на этой фамилии, другим велел писаться Волковыми, а светловолосым — Белыми, темноволосые — Черновыми должны были стать. Хоть малограмотным был, а слыл остроумным. Ну, и почитай во времена крепостного права от этих князей не мало детей в крестьянских избах нарождалось, на правах первой ночи. Вот и я, наверное, из тех княжеских кровей! — спесиво закончил свои познания Костя.

Пелагея Степановна, ревнивый хранитель Советской власти, сделала ему замечание:

— Стыдно, Константин Петрович! Вы же член партии. Лучше бы гордились своим дедом–красноармейцем, да отцом–солдатом, что погиб в Великую Отечественную. Неграмотные были, а герои.

— Да, это я шучу, — отрекся Костя от своих слов.

Я же, приглядевшись к Косте, нашел кое–какие дедовские черты и поверил, что, видать, соблазнился мой прапрадед смазливой молодой крепостной крестьянкой. А то бы откуда, из ленивой и не просыхающей от пьянки, крестьянской семьи, вышел такой вот Костя. Правда, в школе, помнится, он ругал на уроках, на чем свет стоит, Белую гвардию и всю династию царей Романовых, а заодно, местного барина, генерала, князя Томилина.

Настя, когда–то неравнодушная ко мне, ревниво разглядывала Элю. Муж ее, тракторист Васька Томилин, уж совсем не вписывался в эту господскую гостиную. Ни он, ни его трактор никогда еще трезвыми не были. И за то, что Настя его сдерживает и не дает выпить лишнего, а на столе вон сколько водки и вина, достанется ей от мужа дома по первое число.

Одноклассники, порядком, надоели мне. Разогнать их можно только с помощью скучных им классических романсов. И я пошел к роялю.

— Гриша, — обратилась ко мне Настя, — ты сыграй что–нибудь народное. В школе ты хорошо на концертах играл и пел.

— Григорий Алексеевич, вы еще и поете? — удивилась Эля.

Я поклонился ей и сказал:

— Только для прекрасных дам!

Имея в виду ее, одну прекрасную даму.

Сначала я играл на рояле, но после, забыв про всех, пел уже песни только для Эли из репертуара знаменитого Козина: «Счастье мое, я нашел тебя…» Все для тебя, и любовь, и мечты…» Все, ты моя любимая, посмотри, наша юность цветет….»» Радость моя, мы с тобой неразлучны вдвоем, мой цветок, мой друг…»

«О, эти черные глаза меня пленили…»

… О, эти дивные глаза. Кто вас полюбит, тот потеряет навсегда и сердце и покой…»

Я пел для Эли, наблюдая ее реакцию, но не упускал из вида Аристарха. Старый мичман устало улыбался, ему пора было с дороги отдохнуть. Одноклассникам от моего пения стало скучно. Предложив им еще раз выпить за встречу и, показав на Пелагею Степановну и Аристарха сказал:

— Ну, не сегодня всё. Старшим отдыхать пора Я вас провожу.

Пелагея Степановна напомнила Косте, чтобы он к концу недели прислал рабочих для ремонта здания и ввел бы в смету оплату и для Гриши, т. е. для меня.

Я проводил гостей, в то время, как Пелагея Степановна, проникшись симпатией к Аристарху за то, что тот воевал с Колчаком, подыскивала старику лучшую комнату.

Когда вернулся, Элю не нашел. Пожелав старикам спокойной ночи, спустился в парк. Он благоухал. Новая луна еще не народилась, а старой уже не было. Я пошел к беседке. Сел, закурил и наблюдал за освещенным парадным подъездом. Лестница, мраморные колоны и львы, охраняющие здание, светились спокойным светом. И у меня тоже стало покойно на душе. Как будто я вернулся уже в свое поместье и со мной единственный друг и любимая женщина. — жена.

Через полчаса, слева от подъезда, чуть замаячила тень. Я пошел ей навстречу и услышал голос Эли. Она явно скрывалась от меня, но, будучи обнаруженной, смело заговорила первой:

— Вам тоже не спится, Григорий Алексеевич? Смотрю, парк огромный весь цветет. Вы слышите, какой запах?

Я не ответил ей, а просто пошел с ней рядом по неосвещенной аллее «Унтер ден Линден». Оттуда свернули на другую аллею. Здесь, из темноты на нас надвигались белые букеты яблонь и вишен. В левом углу парка цвели каштаны. Но запах белой акации перебивал все остальные. Робко засвистел соловей.

— Вы слышали? — восхитилась Эля.

— Это соловей, — подтвердил я.

— Никогда не слышала. Только в кино. Он какой?

— Маленький и невзрачный. Сидит обычно на голой ветке акации, чтобы подруга его видела, и поет, поет, зовет ее. Эля, вы еще побудете в саду? Пелагея Степановна завтра ложится в больницу, а сейчас она меня ждет. Освобожусь и вернусь к Вам. Мне не хочется сегодня спать, — признался я.

Она ответила:

— Нет, Григорий Алексеевич, я иду с Вами. У нее ко мне, наверное, тоже дело есть.

Мы поднялись вовремя. Старая женщина уже сама нас искала.

— Гуляете, молодые люди? — спросила она и обратилась к Эле, — Ваш родственник Аристарх Андреевич, совсем не разговорчивый. Хотела поговорить с ним о гражданской войне, так ему не интересно. Ответил: «В войне нет ничего хорошего».

Эля заступилась за Аристарха:

— Он не совсем здоров и дорога его утомила. Все–таки, ему уже за семьдесят.

Пелагея Степановна тут же пожаловалась:

— И мне уже 69 лет. Как из больницы выйду, если операция удачная будет, на пенсию пошлют. Тогда, Гриша, ты ко мне и не приедешь навестить, — не то спросила, не то сказала она.

— Да не волнуйтесь, будет навещать. — утешала ее Эля.

Утром приехал Костя на служебной машине, за рулем сидел шофер, и мы увезли Пелагею Степановну в областную клинику. В тот же день я заехал в свою школу. Поговорил с учителями, которые оповестили всех одноклассников о моем приезде, а потом все вместе закатили в ресторан.

Костя, полагая, что достиг невероятных вершин в карьере, все пыжился перед другими одноклассниками, когда учитель физики тихо спросил меня:

— Гриша, а ты где, кем работаешь?

Я ответил ему тоже шепотом и еще о перспективе. Он довольный кивнул, сказав:

— Вот помянешь мои слова, еще до столицы дорастешь! Не зазнаешься тогда?

Я ответил:

— Есть пословица: «Когда человек становится известным, с ним заново нужно знакомиться.» Но вас это не коснется. За других не ручаюсь. Столько знакомств по жизни! И они, почти все, мне не нужны.

В этот вечер я засиделся в ресторане и хорошо набрался. Когда меня привезли, я еще держался на ногах. Эля с Аристархом сидели в беседке. Я издалека приветствовал их и поднялся наверх, наспех принял душ, упал в свою постель и проспал до трех часов дня. Проснулся от стука в дверь. Вошел Аристарх с подносом, на котором была только одна рюмка коньяка. Мне стало неловко оттого, что он ухаживает за мной, но я выпил. Он придвинул кресло к моему ложу и спросил: