Сильвио Пеллико - Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

— Извините, ваша светлость. Но я рискую навлечь гнев герцога. «Немедленный ответ», — таков был его категорический приказ.

Князь Филипп сел за письменный стол, и, по желанию Адельгейды, написал герцогу следующее решительное письмо:

«Ваше высочество, любезный племянник! Ее светлость принцесса Адельгейда и я полагаем, что хорошо поняли желание вашего высочества. Как глава моего княжеского рода и как отец невесты, я всеподданейше позволяю вернуть вашему высочеству слово, которое вам дала ее светлость.

Пребывая всегда готовым исполнить приказания вашего высочества, остаюсь вашего высочества любящий дядя

Князь запечатал это письмо княжеской печатью и передал его фон Ласфельду, который должен был доставить его в собственные руки герцога.

Словно майский мороз, который губит все цветы и надежды, прошел по всему герцогству. Флаги на мачтах по via triumphalis были сняты, триумфальные арки разобраны. Гирлянды с Острова роз и темная зелень горных сосен исчезли.

Кронбург, наполнившийся было в ожидании радостного события гостями, опустел и затих.

В официальной газете герцогства на видном месте появилось лаконическое известие:

«Бракосочетание его высочества царствующего герцога Альфреда с ее светлостью принцессой Адельгейдой по взаимному соглашению отменяется».

Указ об амнистии тем не менее остался в силе, двенадцать пар, которым Альфред обещал выдать приданое в день своего бракосочетания, получили богатые дары из личных средств герцога.

Удушливый туман, рассеявшийся было прошлым летом на две недели, опять спустился на герцога, город и страну. Как и предсказала Адельгейда, по городу носились самые невероятные слухи по поводу разрыва высоконареченной пары и передавались из уст в уста.

Герцогский штандарт еще развевался на флагштоке дворца. Альфред еще оставался в Кронбурге, но его не было уже видно. Апартаменты, предназначавшиеся для Адельгейды, он велел запереть, ключ, который он раньше носил с собой, теперь был передан гофмаршалу.

Тяжелый отпечаток тайной скорби лежал на дворе и столице. Чувствовалось, что ближайшие дни принесут новый сюрприз.

Альфред сидел перед позолоченным письменным столом своего кабинета. В его больших черных глазах горел какой-то неприветливый огонек. Каждое движение, каждый звук, доносившийся до него снаружи, заставляли его вздрагивать. Он положил на руку свою голову с темной шевелюрой. Страшные боли, которых он так боялся и которые не посещали его уже несколько недель, сегодня опять сверлили ему затылок.

В кабинет робко вошел камердинер.

— Художник, которого ваше высочество изволили требовать.

Альфред очнулся как будто от тяжкого сна.

— Пусть войдет, — сказал он отрывисто.

Вошел пожилой человек с длинными белыми волосами, с несколько распущенной бородой, и низко поклонился.

— Ваше высочество изволили меня требовать?

— Подойдите сюда поближе.

Альфред кивнул лакею в знак того, что он может удалиться.

— Вы принесли с собою доску? — спросил Альфред.

— Она здесь, ваше высочество.

Дрожащими руками старик неуклюже вытащил из бархатного мешка медную доску и положил ее перед его высочеством на большой стол, стоявший возле его письменного стола.

Альфред встал.

Он устало подошел к столу и стал рассматривать произведение художника, перенесшего на медную доску красивые благородные черты принцессы Адельгейды.

— Еще не делали с нее оттисков? — продолжал расспрашивать Альфред.

— По приказанию вашего высочества изготовление оттисков было отложено на последнюю минуту.

— Отлично.

Последовала продолжительная пауза.

— Если уничтожить эту доску, то уже никогда нельзя будет получить оттиск с этого изображения. Поклянитесь, что вы не изготовили копии. Даете ли вы честное слово, что в вашем распоряжении нет какой-нибудь копии с этого изображения?

— В этом я могу дать клятву вашему высочеству.

— Отлично. Заведующий моей конторой дал вам достаточное вознаграждение за вашу работу?

— Королевское вознаграждение, ваше высочество, — последовал ответ.

— Вы довольны?

— Да.

— В таком случае отлично.

Гравер удалился.

Когда он вышел, Альфред запер дверь и стал глазами знатока рассматривать блестящую доску.

Портрет Адельгейды, когда-то вызывавший его восторг, смотрел на него с гравированной меди. Его живая фантазия перенесла эти черты с клише на оттиск, на котором только и можно было видеть, как следует, сочетание света и тени в их гармоническом взаимодействии…

Долго стоял Альфред перед этим портретом. Потом он медленно подошел к своему письменному столу, открыл в нем маленький шкафчик и взял оттуда пузырек с какой-то мутной жидкостью.

Капля за каплей падала едкая кислота на медную пластинку до тех пор, пока не исчезли нежные линии, пока едкий раствор, при помощи которого художник создал свое творение, теперь, наоборот, разрушил свою работу.

Только тогда, когда уже нельзя было различить ни одной линии, когда все было гладко и блестяще, Альфред поставил пузырек обратно.

— Вытравлено, стерто, — тихо сказал он и через внутренний покой направился ко входу в зимний сад. Он не удостоил его даже взгляда. В его руках был ключ. Он отворил им маленькую дверь, которая вела в мастерскую скульптора. Здесь стоял дивный бюст каррарского мрамора, на который он не позволял взглянуть ни одному человеку! Он оставался в том виде, как его оставил художник после окончательного удара резцом. Место, которое он предназначил ему на камине своего кабинета, было ничем не занято. Как часто смотрели бы там на него министры, придворные, лакеи. Альфред ревниво сжался при мысли, что это великолепное изображение истинно герцогской невесты, — его единственное достояние.

На бюст было наброшено сукно. Альфред снял его дрожащими руками и впился глазами в милое лицо и в великолепную грудь, которая столько недель была причиной его мучений и терзаний! Теперь все кончено! Все прошло и не вернется более. Оборвана последняя ниточка надежды, которая еще привязывала его к людям, к их радостям и взглядам на жизнь.

Горько рассмеялся он про себя.

Он воображал, что он способен победить, он, слабое существо, в глубине которого гнездятся страшные демоны, более сильные, чем вся его воля и энергия, чем вся его любовь к солнцу и свету…

А она!.. Она только мучила его! Что только он пережил в этой борьбе последних недель, которой нет названия, думая, что он обладает силой сочетать блеск солнца с сумерками своей души, связать веселый смех дня с жалобами вечера.

Она виновата во всех его страданиях, во всех его муках. Он ненавидел ее. Его лицо исказилось. Его благородные черты вдруг приняли некрасивое выражение, и из глубины этих удивительных глаз дьявольски сверкнуло что-то похожее на жестокость Нерона.