Станислав Дыгат - Путешествие

За два дня до их отъезда в Бялобжегах должно было состояться большое гулянье, организованное Красным Крестом. На лугу над Пилицей сколотили из досок танцевальную площадку, расставили столы, провели электричество для иллюминации. В Бялобжегах царило большое оживление, панна Ядя нарядилась уже с утра — на ней была синяя облегающая юбка, белая блузка, ее распущенные волосы были завиты. Никогда еще она не казалась Генрику такой прекрасной.

Юлек и Генек чистили костюмы, подбирали носки и галстуки. Генрик лежал под деревом и читал книгу.

— А ты что? Не идешь? — спросил Юлек.

— Не забивай голову господину профессору низменными делами, — сказал Генек. — Он размышляет над недоступными нам областями жизни.

Генрик закрыл книгу, приподнялся на локтях и плюнул с расстояния около десяти метров прямо на ботинок Генека.

— На, — сказал он, — натри свои ботинки. Если мне захочется, пойду, а если нет — значит, нет.

У Генрика бывали неожиданные выходки, которые завоевывали ему уважение и признание товарищей. Генек вытер ботинок о штанину другой ноги и сказал:

— Ты этого не сделаешь. Это будет не по–товарищески. Один за всех, все за одного.

— Что ты ломаешься? — сказал Юлек. — Чего валяешь дурака? Хочешь нас позлить? Ведь всем известно, что ты пойдешь.

— Почему это известно? — спросил Генрик неуверенное.

Если бы в эту минуту Юлек ответил, что Генрику самому этого очень хочется и он только притворяется, что ему безразлично, все было бы потеряно и дорога на гулянье отрезана. Но Юлек был вежливым и тактичным.

— Потому, — ответил он, — что ты не поступишь с нами по–свински, вот!

Генрик вздохнул облегчением.

— Еще посмотрю, — сказал он добродушно.

Он снова лег и открыл книгу, которую и до этого не читал и сейчас не имел намерения читать.

Ни Юлек, ни Генек не ждала так этого гулянья, как Генрик. Насвистывая, чистили они костюмы, подбирали носки и галстуки, радовались перспективе весело провести вечер.

Генрик страдал.

Мысль об освещенной, кружащейся, веселящейся лужайке под звездным небом, среди молчащих, скрытых темнотой полей и лесов пронизывала его трепетом страха и восторга. Он не притворялся перед Юлеком и Генеком. Он действительно не хотел идти. Он не хотел идти, но это не значит, что он был совершенно уверен, что не пойдет. Собственно говоря, он был уверен, что не пойдет. Был и не был. Чувство очень тонкое и труднообъяснимое, хотя так хорошо всем известное. Даже тем, кто в эту минуту теряет терпение и кому хочется хорошенько меня пробрать: «Ну, что вы тут расписываете? Был уверен или не был? Что за глупости! То или другое. Пожалуйста, решите и не морочьте нам голову».

Вот именно. Если бы все было так просто.

Исключая людей, одаренных железной и несгибаемой волей, каждый время от времени находится в состоянии такой раздвоенности.

Наверно, каждый человек, конечно в разной степени и с разной силой, хотя бы раз переживал такую раздвоенность и принимал одновременно решение что–то сделать (или не сделать) и, наоборот, что–то не сделать (или сделать). В общих чертах дело обстоит так: мы решаем что–то очень твердо, заявляем о нашем безоговорочном решении, даже внутренне убеждаем себя, что наше решение бесповоротно. Мы полны чувства собственного достоинства, гордости и решимости как внешне, так и внутренне и притворяемся, что не обращаем внимания на какого–то чертика, чудовищное созданьице, которое в нас сидит и над нами издевается: «Что ты дурачишься? Зачем ломаешься? К чему делаешь вид, что ты горд и решителен? Ведь тебе отлично известно, что в последний момент ты поступишь не так, как решил, а совсем наоборот». Этот чертик, этот проклятый чертик знает абсолютно все, никогда не ошибается, и напрасно мы с гордым и решительным видом стараемся не слушать его пророческий голос.

Кто этот чертик, эта иронически относящаяся к нам частичка нашей личности, всегда трезвая, всегда рассудительная и никогда не ошибающаяся, хотя так часто отступающая под напором наших соблазнов, промахов и глупостей?

Что это за странное зло?

В тот вечер Генрик действительно не хотел идти на гулянье. Не хотел, так как боялся необыкновенного очарования танцующего луга под звездным небом с танцующей среди скрытого темнотой простора панной Ядей, очарования, которое пренебрежет им и оттолкнет, прикажет стоять, как всегда, в сторонке, как всегда, только наблюдать, а не обладать. Он уже заранее был обижен на это очарование, и это приносило ему большое облегчение. Он сам отталкивает, не его оттолкнули. Спасибо, он благодарит, он не желает, отказывается. Отказывается по собственной воле, ибо так хочет, ибо это его больше устраивает.

Но пока он объяснял себе все это, обосновывал и представлял очарование разрасталось, мучило, казалось все более недостижимым, все более желанным, а чертик хихикал и дразнил:

«К чему эта комедия, эти фокусы? Ведь все равно ты пойдешь!»

Генрик качал головой и действительно начинал читать книжку, которую держал перед глазами.

«Пойдешь, пойдешь, пойдешь, — хихикал чертик, — а не то с ума сойдешь».

«В конце концов, — думал про себя Генрик, притворяясь, будто не обращает внимания на чертика, — можно пойти на минутку, так, для проформы, чтобы ребята не приставали и не думали, что я что–то из себя корчу. Пойду посмотрю и сейчас же вернусь».

«Пойдешь, пойдешь, пойдешь, — шептал чертик, — пойдешь не из–за ребят, а потому, что очарование затащит тебя силой. Пойдешь, хотя знаешь, что оно тебя раздавит, размозжит, превратит тебя в выжатую тряпку. Пойдешь, хотя знаешь, что ничего не ждет, пойдешь, так как веришь в чудо, так как веришь в «а вдруг», пойдешь хотя бы затем, чтобы потом просить у мечты, как подаяния, представить в воображении, как бы там было, если бы было по–другому, если бы ты на это гулянье на лугу под звездами пришел не как глупый, серый и обыкновенный Генрик Шаляй, а приехал в роскошном студебеккере, как американский миллионер, или чемпион по боксу, или знаменитый киноактер из Голливуда, или начальник полярной экспедиции, которого считали погибшим. Ха–ха–ха! Пойдешь, пойдешь, пойдешь».

«Не пойду», — вдруг решил Генрик совершенно спокойно и твердо. Чертик ударил по струнам, извлекая драматическо–патетические звуки, достойные Мефистофеля из «Фауста», которые могли легко привести к истерике и трагическим жестам, но Генрик был спокоен и тверд, он притворялся, что ничего не слышит и вообще не замечает никакого чертика, а действует, руководствуясь исключительно собственным холодным разумом.

— Не пойду, — буркнул он себе под нос.

— Что ты там ворчишь? — спросил Юлек.

— Не пойду, — повторил Генрик ясно и отчетливо, — ни на какое ваше дурацкое гулянье, даже если меня потащат на веревке.