Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон

И вот теперь женщина готовилась войти в сокровищницу итальянской и мировой культуры галерею Уффици, которая расположилась в построенном по приказу семьи Медичи старинном здании. Она сунула несколько монеток в пасть бронзового вепря с мощными клыками, выставленного на краю площади недалеко от входа, затем прошла к фонтану с восседавшими на краях бассейна каменными героями и богами, с влекомой квадригой лошадей фигурой Аполлона на колеснице посередине. Возле ног богов пристроились страшные чудища, похожие на химер, охранявших стены Нотр Дам де Пари на острове Сите в центре Парижа. Точно так–же они корчили горбоносые рожи, высовывали длинные языки, замахивались или протягивали худые руки с длинными когтями по направлению к туристам. Их, позеленевших от времени, туристы не старались задобрить, но с опаской обходили стороной. Неторопливая очередь продвигалась к стенам древнего здания, тело ее скрывалось под сенью навесного крыльца со строительными лесами вокруг. Эти ажурные леса с шаткими мостиками встречались везде, будто итальянцы решили разом реконструировать все свои облезлые архитектурные сокровища и представить их взору гостей полностью обновленными.

В широких с высокими потолками полутемных коридорах стояла тишина, не нарушаемая даже стуком каблуков. Звуки поглощались толстыми ковровыми дорожками, красноватыми реками струившимися по дубовому паркету от одного входа в зал до следующего, от одного поворота коридора с лестницей вверх или вниз до другого. И не было конца ни заполненным реликвиями залам, ни бесконечным коридорам. Прижав сумочку под мышкой, женщина переходила от шедевра к шедевру, чувствуя, как с каждым шагом язык все теснее прижимается к небу, а во рту начинается настоящая засуха. Она успела оставить позади портрет герцога Урбинского работы Франческа, икону Мадонны всех святых Джотто, Тициановскую Венеру Урбинскую, Вакха Караваджо и даже Весну самого Сандро Боттичелли. Она со страхом приблизилась к Благовещению Леонардо да Винчи, с благоговением сложила руки на животе и в знак глубокого уважения чуть наклонила голову вперед. И вдруг рядом услышала судорожные всхлипы. Их издавал седой мужчина под семьдесят лет в прекрасной тройке, в галстуке и со шляпой в руке, слезы бежали у него из голубых глаз, текли по глубоким морщинам, скапливаясь на унылом носу и дрожащем подбородке. Некоторое время женщина стояла на месте как вкопанная, не зная, что предпринимать, затем тронула старика за рукав и по английски с участием спросила:

— Простите, мистер, смогу ли я вам чем–то помочь?

Мужчина пришел в себя, оглядевшись вокруг, он вытащил носовой платок и принялся вытирать лицо. Махнув рукой, сунул платок в карман пиджака и хриплым голосом сказал по русски, не сводя блестящего взора с картины:

— Чем вы можете помочь, мне уже за семьдесят лет и я впервые в жизни увидел наяву то, о чем мечтал всю сознательную жизнь.

— Вы русский?! — переходя на родной язык, опешила женщина.

— Я профессор из Новосибирского академгородка, — старик сморгнул влагу редкими ресницами, зажмурившись, неловко потянулся рукой к выцветшим глазам. — Выпустили, наконец–то, будь они все неладны… Скажите, разве можно лишать человека права лицезреть такую красоту?

Женщина проглотила набухший в горле ком, вильнула виноватыми глазами на собеседника.

— Нельзя, — выдавила она через силу, справившись с волнением, добавила. — Но кроме себя нам винить некого.

— Тогда почему хам, это скотоподобное быдло, у нас в России дикрует нам свои правила?

— Потому и диктует, что мы на диктат согласны.

— Вы хотите уверить меня, что мы достойны лениных со сталиными?

— Простите, но как раз эти вожди нам роднее, чем все остальные вместе взятые. Они плоть от плоти наши…

На узкий балкон древнего здания гостинницы официант вынес небольшой столик, застелил его белоснежной скатертью и украсил бутылкой местного тосканского. Затем принялся перекладывать с тележки на колесиках различные блюда, главным среди которых оказалась все та же пицца под густо красным соусом. Проследив за рассчетливыми действиями служки, женщина приподняла подбородок и посмотрела вдаль. Из глубины прохладной комнаты в раскрытую дверь была видна панорама раскинувшегося на пологих холмах невысокого города, утонувшего в зелени деревьев. С одной стороны гостинницы шелестела желтым усыхающим руслом река Арно с древними мостами–акведуками через нее, с другой за сглаженные вершины гор опускалось осеннее итальянское солнце со жгучими лучами. Светло–голубое небо накрыло город широким покрывалом, создавая ощущение спокойствия и уюта, воздух, как везде в Европе, был прозрачен, несмотря на мощные на улицах потоки машин. Она легким движением поправила складку на вечернем платье, кинула лучистый взгляд зеленых глаз по направлению к другой комнате, в которой ворожил над бумагами ее спутник. Обойдя вокруг стола с букетом цветов в массивной вазе, остановилась напротив сотканного из холста старинного панно в деревянной раме. На нем изображалась Флоренция времен Рафаэля, творца «Сикстинской мадонны» и Боттичелли, автора рисунков к бессмертному произведению Данте Алигьери «Божественная комедия». По мощенным булыжником улицам ходили знатные особы мужского пола при шпагах и в дутых венецианских шароварах до колен, рядом с ними держались женщины в длинных платьях с богатыми ожерельями на высоких шеях и в причудливых головных уборах. Как и в нынешние времена над домами возносились не только католические кресты на куполах многочисленных соборов, но и темно–зеленые свечи кипарисов между платановыми насаждениями. Небо неизвестный художник выткал светло–голубыми нитками, может быть он заканчивал работу такой же осенней порой, только пятьсот лет назад.

Наконец официант поставил по бокам стола два венецианских стула и протащил пустую коляску к выходу в коридор. Негромко защелкнулся дверной замок и тишина взялась прибирать пространство комнат с высокими потолками к своим рукам. Женщина прошла на балкон, подняв фужер, полюбовалась холодной игрой света на хрустальных гранях, затем наполнила его из графина рубиновым вином и отпила маленький глоток. В голове пронеслась мысль о том, что и это тосканское чудо делали еще в средневековье, излучающем до сей поры свет от расцвета культурных ремесел, что играющий рубиновыми искрами королевский напиток ровесник Леонардо да Винчи с Тициано Вечеллио, создавших первый одухотворенную Джоконду, второй не менее божественную Данаю. Вино горчит от растворившихся в нем веков, оно как бы передает запахи той эпохи, самой противоречивой из всех, когда с одной стороны вставало солнце возрождения искусств, а с другой надвигался мрак инквизиций с Варфоломеевскими ночами. Запахи будоражили воображение, заставляя невольно поводить плечами, женщине не хотелось отрывать фужер от губ, она вдыхала терпкий аромат в себя и ощущала, что уносится из настоящего во все сильнее влекущее прошлое. Там было интереснее, там почему–то казалось теплее и спокойнее, несмотря на безрассудство церковных служителей, на то — она знала это наверняка — что там ее ждал бы жаркий костер, на которых сжигали пособников нечистой силы. С прекрасными чертами мраморного удлиненного лица, с диковатым блеском в зеленых зрачках, заставляющим многих претендентов на ее руку терять рассудок, она точно попала бы в список ведьм, подлежащих немедленному сожжению.