Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

На базаре давно знали о случившемся со мной. Когда пришел туда, сразу предложили действенную помощь. Но я отказался, категорически отрицая жестокость.

— Писатель, ты ничего не теряешь. Только двадцать процентов от всей суммы, — пытались убедить меня Серж, Длинный, другие ваучеристы. — Мы придем в квартиру, разрежем кошку пополам и бросим под ноги хозяевам. Можно в морду. Максимум через десять минут украденное будет возвращено. Или сумма, эквивалентная утраченному тобой. Паскуд надо учить. Пойми и соглашайся.

— Нет, слишком жестокий метод, — упирался я.

— Тогда помаши ручкой лимону, на который нагрел тебя твой друг. Продолжай жевать свой член без соли.

— Ему не привыкать, не первый раз, — со злостью в голосе рыкнул Николай. — Ты бы хоть знакомым ментам сообщил, если не хочешь, как предлагают. Может, они раскрутят твоего друга, с которым ты двадцать пять лет опоки тягал. Или дергай от нас в монахи. Здесь придурков своих хватает.

Предлагал свою помощь Данко с цыганами. Я знал, что они и другие ребята выбьют украденное хоть у кого. Но очень беспощадными были методы. Единственное, что сделал, пожаловался знакомому капитану милиции из областного управления, пообещав не остаться в долгу, если дело выгорит. На намек тот насмешливо отмахнулся. Вызвал все семейство на предварительный допрос к себе в кабинет. Показания ответчиков так разнились одно от другого в отношении моего ухода из дома, времени ограбления, других деталей, что сомнений в совершенном именно Виктором, Пашкой и Татьяной преступлении больше не оставалось ни у кого. Требовалось одно — написать на троицу заявление. Капитан просто настаивал на нем, — так его разозлили за время проведения следствия «тупорылые грабители», не сумевшие даже как следует договориться друг с другом. После одного из посещений областного управления милиции Виктор с Татьяной подошли ко мне на базаре. Я работал только на ваучерах и купонах. Денег на более серьезное снова не было.

— Я не грабил, друг, — тихо оправдывался Виктор. — Клянусь тебе, чем хочешь.

— Знаю. Ты идешь на поводу у них, — кивнул я на Татьяну.

— Но они все валят на меня, — в отчаянии поднял он руки.

— Сажай, сажай, — залотошилась было его супруга. — Упрятывай своего лучшего друга, отбирай у него последнюю зарплату в пятьдесят несчастных тысяч рублей.

Я предупредил ее, что если она еще раз повысит голос, и ребята узнают причину их прихода, обоим не сдобровать. И они ушли по направлению к проспекту Соколова, где жила моя бывшая жена с детьми — Сережей и Наташей. Думаю, там они получили очередной достойный отпор на просьбу если не облить меня грязью перед правоохранительными органами, то хотя бы подать на алименты, которые я не платил года два. Жена давно решила, что ей хватит полученной при размене двухкомнатной квартиры в центре города, заработанной мной на формовке.

Заявление я так и не подал, чем заслужил новые насмешки, а порой и нападки ребят, считавших, что прощать сейчас нельзя даже родной сестре. А верить тем более. Просто не поднялась рука, хотя надо было. Надо, согласен. Расплатившись с Арутюном за его золотой лом, снова впрягся в работу. Слава Богу, действие ваучера снова продлили еще на полгода. Он поднимался в цене резкими скачками, оставаясь в занимающихся их скупкой государственных учреждениях практически на прежнем уровне. Люди несли чеки на базар. Они боялись, что после Нового года, несмотря на продленный срок, они не будут стоить ничего. Мы давали за чек на две, а то и на все пять тысяч больше, а сливали купцам, естественно, еще дороже. Порой утренняя цена бумаги казалась смешной по сравнению с вечерней. Те ваучеристы, которые крутили миллионами, имели доход до лимона в день. Про Ростовскую биржу, куда стекались чеки со всего города, и говорить не приходилось. Там давно закупали самолет, чтобы отправить объемные стопки ваучеров в Москву на Российскую товарно–сырьевую биржу. Из Москвы, сдав их там за валюту, агенты везли тугие пачки дешевых баксов, и продавали нам. В свою очередь мы отпускали населению хрустящие американские купюры по цене чуть ниже банковской, а покупали чуть выше приемной в тех же коммерческих ли, государственных точках. То есть, болтались где–то посередине, что устраивало и сдававщих валюту, и покупающих ее, не давая тем самым оскудевать рынку, иссякать доходному бизнесу. А вечером, когда обменные пункты закрывались, у нас была своя цена, установленная уже нами. Так же и утром, до их открытия.

Прошел Новый 1994 год, который я встретил с беременной своей Людмилой. Елка снова оказалась о двух вершинах, но теперь я установил ее вовремя. Мы выпили шампанского, закусили, чем Бог послал, в основном, рыбными консервами, поговорили о житье–бытье. Впрочем, говорил я, Людмила, как всегда, молчала. И праздник закончился. В этот раз я не сорвался на две недели до Старого нового года, а вышел на работу на третий или четвертый день. Ребята рассказали, что в канун праздника оборот оказался весьма крутым. Многие не знали о продлении срока действия ваучера, отдавая его за бесценок. Люди тащили все подряд, десятилетиями пролежавшее на дне крепких дубовых сундуков, сохранившееся стараниями дедушек и бабушек. Вплоть до серебряных охотничьих кубков чуть ли не петровских времен. Ваучеристы с опухшими лицами отходили от пьянок баночным пивом. Все–таки у них были срывы. Парни помоложе развлекались тем, что поджигали концы жужжащих, стреляющих хлопушек и бросали их под ноги по–прежнему оккупировавшим продовольственно — промтоварный рынок хохлам. Те испуганно подпрыгивали, опасливо косились в нашу сторону, что приводило к взрыву новой порции громкого хохота. Омоновцы сердито оглядывались. Многие побывали в горячих точках, да и в самом Ростове одиночные пистолетные выстрелы с автоматными очередями на углах не стихали. Группировки делили территории, выходцы из Кавказа, больше армяне, мстили военным чинам за Нагорный Карабах. Зачем именно русским необходимо влезать в армянско–азербайджанский конфликт, было непонятно. Лучше бы обратили внимание на свой, развалившийся до оснований дом. Из–за нищих, бомжей, трясущихся стариков и старушек у входов, порой, не только в магазин, в подземный переход войти было нельзя. Зато буквально каждый кавказец или прибалт разъезжал на украденной в России или купленной на русские деньги машине, высокомерно посматривая сквозь лобовые стекла на спешащие мимо согбенные спины народа — господина, отстоявшего независимость их республик, накормившего, напоившего и обучившего их.

Пристроившись рядом с Аркашей, я нацепил табличку, передвинул на живот сумку с деньгами. От воров — карманников, ловко открывающих не только замки, но и уводящих из–под носа на секунду оставленные без присмотра вещи. Аркаша одобрительно хмыкнул. Это он приучил меня к таким первоначальным действиям перед работой. Иначе жуй потом собственные сопли.