Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

— Наш писатель дворянин, — кивал в мою сторону Сникерс. — А дворяне тупые как пробки. Просрали Россию. Теперь писатель просирает свои бабки, мало показалось, что обчистили до последнего половника.

До тринадцатого июня оставалось три дня. С утра я пришел на работу как обычно. От бессонных ночей кружилась голова, от нервного перенапряжения тянуло левую сторону. До этого упруго отталкивающаяся от асфальта ступня левой ноги начала по нему пришлепывать. Пальцы левой руки тоже утратили силу, они превратились в вялые придатки ладони.

— Смотри, парализует, — с опаской оглядывал меня Аркаша. — У самого грыжа разыгралась, да и печень что–то… Боюсь, как бы не последствия от Чернобыля. Дернули черти согласиться, мог бы и отмазаться. Врач знакомый.

Я молчал, не переставая приподниматься и опускаться на носке левой ноги. Страшновато, конечно, но такие симптомы были не новостью. Мышцы ступни слабели и раньше, особенно после долгих запоев. Потом все проходило. Собутыльники объясняли это тем, что резко бросать пить не следует. Не только ноги откажут, но и «белка» может накрыть. Я давно уже не пил, значит, последствия прошлых попоек. А нервные перегрузки у меня в течение всей жизни.

Наконец появился Пиджак, прямиком направился ко мне.

— У тебя сто шестьдесят восемь ваучеров? — отведя в сторонку, тихо спросил он.

— Да. Но я не собираюсь отдавать их по двадцать тысяч.

— По тридцать, забираю все. Но — молчок.

Я быстро глянул в его хитрую мордочку, одновременно в который раз прикидывая сумму влета. Она была большой, но все равно намного меньше, нежели сдал бы ваучеры другим купцам, набавлявшим за крупный пакект копейки. Даже мосвичи не дали бы больше. Пиджак быстро вильнул глазами в сторону. Это насторожило. Значит, он надыбал слив на несколько тысяч выше, иначе не стал бы связываться.

— По тридцать пять, — сказал я. — Поверь, даже при такой цене я навариваю копейки.

— По тридцать и ни копья больше, — отпарировал Пиджак. — Выше меня никто не дает, а завтра ты можешь потерять все.

Я заколебался, пошарил было рукой по сумке. Внутри поднялась волна протеста. По предложенному сейчас потолку можно было сдать чеки еще несколько дней назад. Столько дней держаться, истрепать нервы и все равно остаться в дураках, чем вызвать новые насмешки ребят. Лучше, как обещал, вложить их в один из фондов.

— По тридцать пять, — твердо сказал я.

— Ищи, — усмехнулся Пиджак. — Желаю удачи.

Он ушел. Нервно походив из стороны в сторону, я сорвал табличку и бросился к трамвайной остановке под недоумевающими взглядами ребят. Скорее на ростовскую биржу. Монте Кристо хорошо знает меня, не раз вместе с друзьями работали только на него. Неужели он не поднимет потолок, если ваучер в Москве полез вверх. Этот высокий лысый молодой мужчина с черными усами был в курсе всех событий. Под рукой у него прямые телефоны аж до мыса Доброй Надежды. Выскочив из битком набитого вагона на Ворошиловском проспекте, я мигом доскакал до угла Большой Садовой, забыв и про ногу, и про руку. К счастью, Монте Кристо оказался в своей маленькой каморке с сейфами, паковал пакеты ваучеров. На крохотном столике возвышались аккуратненькие стопки долларов и нациальных денежных знаков, преимущественно полтинников. Переведя дух, я переступил порог:

— Кристо, у меня сто шестьдесят восемь чеков. Я брал их по сорок с лишним тысяч.

— Знаю, — усмехнулся тот в усы. — Не по сорок, конечно, подешевле, я имею в виду в общем, но все равно. Так что ты хотел?

— Сдать.

— Тридцать две пятьсот. Это потолок. И то ради старого знакомства. Через два часа отправляем последний самолет, и больше брать, наверное, не будем.

— А в Москве? — решился я на дерзость.

— Поезжай и спроси у них, — Кристо жестко посмотрел мне в глаза. — Если мы будем раздавать информацию направо и налево, то на следующий день вылетим в трубу. Коммерция, дорогой писатель, время свободного рынка. Тем более, на сегодня чеки мы уже не принимаем. Успеть бы на РТСБ до конца торгов.

— Хорошо, согласен на твою цену.

Вытащив пакет, я протянул его Кристо. Тот быстро, как счетная машина, перелопатил ваучеры, записал количество в приходную книгу. С сочувствием посмотрев на меня, спросил:

— Ты совсем на мели?

— Около лимона есть.

— Негусто. Бабки будут только завтра. Моли Бога, чтобы твои ваучеры успели проскочить. В Москве биржу завалили под крышу. Со всей России хлынули буквально в последние дни приватизации. Представляешь, какие суммы необходимо выплатить?

— Представляю. Триллионы, а то и больше.

— Вот именно, а налички у государства мало. Вчера, например, не принимали, позавчера тоже. Ладно, — он пристукнул ладонью по столу. — Если пройдет удачно, завтра подходи часам к девяти, не раньше. Чем будешь брать, «капустой» или долларами?

— По какому курсу?

— Чуть выше московского, на двести — триста рублей. Прокрутишь на базаре, еще подзаработаешь.

— Вряд ли, — с сожалением качнул я головой. — Спрос упал. Не знаю, с чем это связано, но с таким количеством баксов я могу заторчать на неделю. А конец приватизации через два дня. Дадут ли нам еще поработать!

— Твое дело, — усмехнулся Кристо. — «Зеленые» лезут вверх.

— У тех, у кого их много. А мне откладывать до приличного подъема нечего. Сам видишь, на нескольких лимонах кручусь.

— Хорошо, тогда российскими.

Пожав благодетелю руку, я вышел за дверь кабинета, не зная, радоваться или огорчаться. Если чеки привезут обратно, то смело можно говорить, что за почти два года на таком денежном деле, как скупка у населения ваучеров, я ничего не заработал. Если же все пройдет нормально, то от большого количества чеков навар составит лишь около ста тысяч рублей. А собирал я их, считай, полмесяца. Пиджак за несколько минут мог бы заработать сегодня на мне почти полмиллиона, не говоря уже о том, что я у Пиджака не один. Только после финиша компании нам стало известно, что в Москве, на Российской товарно — сырьевой бирже, цена на ваучер до последнего дня держалась в пределах пятидесяти тысяч рублей. То–есть, минимум на пятнадцать тысяч выше той, по которой сдал я. Но мы об этом не ведали, потому что РТСБ наглухо прекратило выдавать любую информацию, тем самым предоставляя возможность личным представителям на местах снять ну очень жирную пенку и вложить ее, сметанно–сливочную, себе в рот. А что изменилось бы, если бы мы узнали истину в первой инстанции? Ваучеристы со всей России бросились бы в Москву и размазали бы друг друга по стенам еще перед входами в операционные залы. Да и денег, пардон, каждому именно поровну на всех не хватило, потому что … каждому свое. Так было написано на воротах гитлеровского концентрационного лагеря Бухенвальд. Именно, каждому свое…